Бернард промолчал, как уличенный преступник.

Ханс ушел, а Бернард остался один со своими мыслями. Когда он уже собрался так же выйти из залы заседаний, вернулся Великий магистр. Увидев Бернарда, он окинул его взором и сказал, соболезнуя:

— Зло восторжествовало! Для нас наука, но вы не желали зла и не могли его предвидеть. Идите вознесите свое горе на алтарь Господен!

Со смирением и глубокой благодарностью выслушал Бернард утешения магистра и ушел.

По всему замку успела уже разнестись весть о выступлении.

Каковы бы ни были последствия экспедиций против язычников, все же приготовления ко всякому набегу приветствовались рыцарством как величайший праздник. Все поголовно хотели идти, все ликовали. И господа, и батраки, и челядь всячески старались не попасть в охрану пустовавших замков. На войне было свободнее, представлялись случаи и поразвлечься и зашибить деньгу.

Потому неудивительно, что на другое утро, в день, назначенный для сборов, в Мальборгском замке царило радостное оживление, шум, крик, хохот, как будто в предвкушении еще не одержанной победы. С утра были разосланы всем комтурам приказы немедленно явиться, со всеми свободными от местной службы силами, на заранее условленные сборные пункты. Некоторые из комтуров самолично отправились на свои посты, чтобы, собрав людей, идти на соединение с главными силами. Нагружали возы, вьючили лошадей, начальство подбирало штаты служащих и оруженосцев.

Бернард, не получивший еще приказания готовиться в поход, сидел, запершись в своей коморке, полагая, что за вину свою будет осужден на бездействие. К нему, одинокому и погруженному в нерадостные думы, зашел брат-лазарит Сильвестр. Тот с первого взгляда увидел, что Бернард тоскует и, как добрая душа, подошел к нему с улыбкой сострадания:

— Пришел спросить, — сказал он, — не возьмете ли и вы с собой живой воды или какого-нибудь лекарства?

— Но, отче, — возразил Бернард, — вернее всего, что я останусь здесь при вас и при живой воде. Я не значусь в числе участников похода, а сам не хочу напрашиваться. Вижу, что все братья питают ко мне злобу и ставят мне в укор, что я воспитал предателя.

И Бернард взглянул на старичка Сильвестра, который, всегда верный себе, с присущею ему подвижностью, вертелся на месте и подергивал плечами.

— Может быть, они и правы, — прибавил Бернард, обращаясь к Сильвестру, — когда говорят, что языческих детей лучше избивать, чем взращивать! А я… я… — молвил он, колеблясь и глядя на брата-лазарита, — я, дав орденский обет, не совсем перестал быть человеком.

Сильвестр сочувственно посматривал на Бернарда.

— Меня упрекают за привязанность к питомцу? — продолжал тот. — Винюсь… но ведь он был ребенком…

Бернард замолчал.

— Да и я полюбил его и жалел, когда он занемог, — вставил Сильвестр. — Оба мы, брат Бернард, пришлись не ко двору у этих железных рыцарей. Счастье, что на мою долю достался лазарет…

— Мне очень жаль бедного, опутанного мальчика, — продолжал Бернард, — он, без сомнения, погибнет. Вероятно, он в Пилленах, у матери, куда идут главные наши силы. Не миновать ему смерти.

Дверь отворилась, и вошел компан маршала.

— Вы также назначены в поход, — сказала он, заглянув в список, который держал в руке.

— Я? — спросил недоверчиво, волнуясь, Бернард. — Я?

— Да, вы, — повторил равнодушно компан тоном человека, исполняющего приказание. — Великий магистр и маршал надеются, что если осада города представит непредвиденные трудности, то вы постараетесь уговорить защитников. Предполагают, что верховодит там тот ваш молокосос…

Компан маршала ушел.

Бернард заторопился, осматриваясь в келье. Давно уже не требовали его на войну. Приходилось подобрать людей, лошадей, прислугу. Времени оставалось мало. Наутро, после молебна, крестоносцы и приезжие рыцари должны были тронуться в поход. Обозы с припасами уже выступали.

Великий магистр оставался в Мариенбурге. Предводительствовали, как обыкновенно, великий маршал и комтур. Начальствующие шли в полном составе.

Давно уже не помнили такого размаха сил со стороны ордена. Предвиделась не битва, на которую никто не рассчитывал, а тяжелая осада, которая могла затянуться надолго.

С большой торжественностью вышел из орденской столицы передовой отряд: с развернутыми знаменами, песнями и возгласами. Все городское население толпилось у ворот, любуясь ратными людьми, выступавшими в полном вооружении, в праздничных одеждах, с рыцарским воодушевлением. За каждым крестоносцем шла его личная охрана: компаны, сержанты, пажи, оруженосцы с копьями и щитами. За каждыми четырьмя рыцарями везли следом общий для них шатер. В числе участников было также несколько капланов, отличавшихся от прочих рыцарей более длинными, застегнутыми на все пуговицы, кафтанами и плащами без рукавов с распятиями. Особенное внимание привлекали рыцарские дружины немецких, английских и французских гостей, щеголявшие роскошными и пестрыми нарядами.

Все это войско сплошной массой двинулось в поле за проводниками, указывавшими дорогу. Оно представляло очень внушительную силу и шло, радуясь весне, солнцу, чистому воздуху.

Позади, на некотором расстоянии от прочих, как бы намеренно избегаемый соратниками, ехал Бернард, закрыв лицо опущенным забралом. У него единственного были в руках грубой работы четки, охотно позабытые остальными рыцарями. Зато компаны и челядь вели за ними своры собак и несли соколов.

Поход через собственные земли ордена был не более как веселою прогулкой. По пути численность войск росла, так как из соседних замков прибывали новые отряды.

Чем ближе к границе, тем нетерпеливее становилось войско. Соглядатаи, высланные на разведку, доносили, что все кругом тихо и спокойно и что в Пилленах не видно никаких приготовлений к обороне.

В последний день решили идти форсированным маршем и немедленно по переправе через Неман осадить замок, чтобы не дать времени увеличить гарнизон или принять какие-нибудь меры к защите города. Все было устроено с таким расчетом, чтобы на послезавтра ранним утром тихо и в порядке переправить через реку весь отряд.

Уже в сумерки того же дня передовая рать дошла до берега. И почти одновременно спустившиеся по течению лодки и паромы стали перевозить храбрейших и лучше всего вооруженных воинов.

Все, казалось, шло, как по маслу. Замок наверху холма стоял, как мертвый; ни в нем, нигде вокруг не было заметно ни малейшего движения. Никто не показался на окопах, а на башенке не развивалось ни значка, ни ленточки.

Бревенчатые стены исполинской постройки грозно чернели на светлевшем небе. Над ними подымалась только синеватая струйка дыма.

Через лазутчиков крестоносцы знали, что со стороны твердой земли расположены у крепости предместья, в которых живет часть городской охраны. Потому первая высадившаяся горсточка рыцарей и челяди бросилась к мазанкам и лачугам, в надежде добыть «языка» и пленных. Но все подгородние постройки пустовали и стояли настеж.

Крайне удивило также