Опираясь на самодельное орудие, Харви на одном колене подполз к приору. Алкмунд уставился на него. Из его ноздрей и одного уха текла кровь, а в голове, как гигантский отпечаток большого пальца, была небольшая вмятина.

— Боже милостивый, — прошептал Харви, чувствуя одновременно и облегчение, и тошноту. — Архиепископ не оставит этого дела, не говоря уже обо мне. И даже если б вы попытались замести следы, все равно найдутся те, кто даст показания против вас, те, кого вы уже не достанете своим кнутом.

По привычке Харви возился с застежкой своей деревянной конечности. Протез расщепился…

Да, Харви долго обдумывал убийство Алкмунда Кранвелльского, но это не было низменное, греховное желание, удерживаемое глубоко в самых темных уголках его сознания. Его целью было убрать этого человека и лишить его власти. Теперь же он лишь защищался от неминуемой смерти.

Перекрестившись и перекрестив тело на снегу, он пробормотал подходящие случаю слова и закрыл уставившиеся в серо-голубое небо голубые глаза. Затем отвернулся, и его рвало до тех пор, пока желудок не начал болеть так же сильно, как и все остальное избитое тело.

Когда он пришел в себя, то вытащил нож из протеза; деревяшку необходимо будет сменить, как только он найдет плотника, который сделает новый.

Трясущимися от холода и шока руками он пристегнул его на место. Расщепленный протез не был достаточно прочным, чтобы дать Харви возможность оттащить куда-нибудь тело.

Свист заставил его жеребца выбежать рысью из-за деревьев, уши его были навострены.

Харви развязал свой веревочный пояс, снял пояс также с трупа и связал их вместе. Затем он соединил запястья Алкмунда, обмотал вокруг них веревку и привязал другой конец веревки к седлу. Успокаивая себя, а также и жеребца, он поставил в стремя свою здоровую ногу и взобрался на лошадь. Потом он свернул в лес, а тело Алкмунда тащилось и ударялось позади него.

Он натянул поводья в глуши, где-то в двух милях от дороги; там он разрезал веревку ножом Алкмунда. Спешившись, он направился в самую глубокую, в самую темную сень деревьев и низких кустов, пока, наконец, его совсем не стало видно. Лесу теперь досталась еще одна жертва — но тем самым он стал более безопасным местом.

С тяжелыми мыслями, но с грузом, свалившимся с сердца, Харви ехал на свет, с каждым шагом жеребца выводящий из леса.

— Ваша внучка? — Иоанн был просто ошеломлен. Он рассмеялся и помахал рукой, словно бы отгонял муху. — Я в это не верю!

Он оглядел своих лордов и баронов, рассмеявшихся вместе с ним.

От их веселья Томас Стаффорд покраснел, но от злости, а не досады.

— Сир, это правда. У меня есть как минимум один тому свидетель, но могут быть найдены и другие. Сама девушка признает себя моей кровинкой.

Томас последовал за королевским двором в Кентербери на пасхальный праздник, надеясь на аудиенцию короля, и его упорная настойчивость в том, что он не сдвинется с места в королевских покоях, пока не получит аудиенции, принесла результат. Иоанн согласился принять его. То, что это было сделано лишь для того, чтобы от него избавиться, совсем не волновало Томаса. То, что он хотел сказать, принесет ему требуемое внимание.

Иоанн почесал подбородок, борода его была покрыта сединой.

— Тогда в чем ваша жалоба? — спросил он. — Зачем искать моей аудиенции, если это ваше семейное дело?

— Сир, я хочу, чтоб ее брак был аннулирован, и я знаю, что вы можете на нее повлиять.

Иоанн рассмеялся, но внезапно перестал.

— Если бы вы пришли ко мне раньше, я бы смог вам помочь, — сказал он. — Теперь же слишком поздно. Она уже замужем, а браком их сочетал епископ Винчестерский. Я сам отдал невесту ее мужу и устроил свадебный пир. Сделать тут ничего нельзя.

Стаффорд прижал кулаки к расшитой шерсти своей голубой мантии.

— Ничего? — злобно повторил он и посмотрел на красивого, темноглазого человека, развалившегося в резном кресле, лениво качающего корону Англии указательным пальцем. Зеленые и красные камни мерцали при свете свечи. Золото поблескивало. Суета сует. — Я не давал своего разрешения на брак, а я — ее единственный живой родственник. Я искал ее больше пяти лет, но этот безбожник, за которого она вышла замуж, прятал ее где-то от меня, пока благополучно не подвел к алтарю. Он отказал мне в моей внучке!

Иоанн облизал губы.

— Полагаю, вы преувеличиваете, милорд. Разве вы не отреклись от матери девушки за то, что та убежала с турнирным рыцарем?

— Это было, когда у меня все еще был сын и надежда на внуков от него, — ответил Томас, тяжело дыша. — Теперь у меня осталась только эта девочка, и Александр де Монруа — неподходящий муж для нее.

— Турнирный рыцарь, — размышлял Иоанн, сыпля соль на рану, проницательно глядя на Томаса. — Одно поколение сменяет другое, а?

Томас сердито сжал губы и нахмурил брови.

— Я хочу, чтобы девчонка вышла замуж за того, кого выберу я, чтобы была в моем распоряжении, под моим контролем. И я готов за это заплатить.

Иоанн, тихонько раскачивая корону на пальце, покачал ногой.

— Повторяю, я ничем не могу помочь, — пробормотал он, поглядывая на корону. — Ваша внучка и Александр де Монруа женаты, пока смерть не разлучит их.

Темные глаза вспыхнули из-под угрюмых бровей, затем вновь вернулись к любованию золотом короны.

Томас остро втянул через зубы воздух и подумал, правильно ли он все понял. Допускал или даже предлагал Иоанн, что де Монруа должен умереть? Давал ли он на это подразумевающее разрешение? Или это был лишь неудачный поворот фразы?

— Уильям Маршалл со своей свитой находятся здесь, в Кентербери, — тем временем продолжал мягко Иоанн. — Я собираюсь попросить его провести турнир для молодых рыцарей и поставить на кон отличного боевого коня и всю сбрую. Я не испытываю к этому интереса, но знаю, что это развлечет королеву, и остальные люди тоже любят подобные зрелища. — Он почесал нос. — Может, стоит остаться и посмотреть.

Проходила бы аудиенция в иных условиях, Томас бы непременно прорычал, что все эти турниры лишь для охотников за удачей да безбожников, но тот факт, что это был король, и его предложение могло иметь несколько интерпретаций, заставил его молчать.

— Если ваша внучка когда-нибудь станет вдовой, вы могли бы прийти к какому-нибудь согласию, — беспечно добавил Иоанн. — Хотя я никогда бы не пожелал Александру де Монруа чего-то, кроме долгой и счастливой жизни.

И он оскалил свои красивые белые зубы в улыбке, похожей на волчью.

Проблеск понимания пролил мрачный свет в сознании Томаса. Это имело отношение к контролю, к обретению и потере, к обиде и ревности и может, даже к мести.

Он случайно встретился взглядом с королем. Оба мужчины хранили более глубокие мысли, но обмен был достаточным, и сходное намерение распознано.