тем чтобы коллектив мог его распознать. Вопрос о том, кто он такой, стоял и перед ним самим. Партиец, который говорил о себе правду, не был наивен – Рагожников сказал на партсобрании многое в ущерб самому себе, – такой товарищ лоялен, предан общему делу, связанному с самопознанием. Другое дело – член РКП, который отмалчивался. Скорее всего, он только играл роль, стараясь обмануть партию. У него было что-то на уме, в нем был сокрыт какой-то подвох.

В самом начале обсуждения Рагожников изложил автобиографию, которой многие могли позавидовать. Родился он в 1899 году в семье слесаря-сапожника. «Революция меня всколыхнула. Я посещал все заседания, митинги, собрания. С июльских дней я становлюсь уже большевиком. В партию вступил в августе 1917 г., побудила объективная обстановка, отец, знакомые большевики»[869]. Гражданскую войну автобиограф провел на Урале, где выполнял разные партийные поручения. Во время оккупации Челябинска белыми его жизнь висела на волоске. Но Рагожников был мыслителем, хоть и не кабинетного толка. «В учебном отношении способность – средняя, более способен к пропагандистской работе», – было сказано о нем. Во время внутрипартийной дискуссии Рагожников много думал и читал. Проблемы страны были и его проблемами. Кризис не давал ему покоя, и он искал ключ к пониманию событий. Рагожников не только защищал позицию партийного меньшинства, но и имел на руках и, возможно, распространял письма Троцкого, за что ему вменяли «недисциплинированность».

Дослушав автобиографию, товарищи приступили к всесторонней оценке «я» Рагожникова. Разбор шел от его поведения – за кого он голосовал на кружке – к состоянию ума, тому, что называлось теоретической позицией. Но все признавали, что не в этом дело. Важнее было установить, дисциплинирован ли Рагожников и, что еще более существенно, «выдержан» ли он. Раздумывая о деталях его характеристики, кружок двигался глубже и глубже в самую суть Рагожникова, пытаясь понять, какой он человек. У всего этого было временнóе измерение. Как обычно, вопросы задавались о поведении партийца в революционные годы, о его политической позиции времен Гражданской войны, отношении к партийным группировкам, не подчинившимся запрету на фракционную деятельность. Имел ли Рагожников право на собственное мнение или же он должен был безоговорочно подчиниться партийной линии?

Коммунистический этический регистр демонстрировал бесконечное количество нюансов. В первую очередь бросалась в глаза «недисциплинированность». Когда Рагожников впервые заполучил копию неопубликованного письма Троцкого, он, по-видимому, не согласился его отдать и забыть, что там написано. Некоторые сочли это нарушением дисциплины: «Взять собрание о письме Троцкого, и при такой страстности он говорит: „Чуешь, что хотят сделать… [не показать] письма“. <…> В это время особенно надо было не распускаться; это говорит, что он идей дисциплины еще не осознал хорошо. И еще предлагал обсуждать письмо открыто!» Козлов заметил: «Мне заявление Рагожникова о письме Троцкого кажется странным. Здесь выявилась непрактичность подхода». Но, во-первых, «предложение о письме Троцкого тогда, кажется, принято большинством». Во-вторых, «Рагожников прочел письмо, но он о нем никогда не говорил, и потом его линия по этому вопросу была ясная – он подчинился, и винить не в чем». Иными словами, нарушения партийного устава не было.

Не все нашли это убедительным. Рагожников оставался под влиянием Троцкого.

Вопрос: Чем объяснить ярое теоретическое обоснование моментов, выдвинутых оппозицией?

Ответ: Взять вопрос о причинах кризиса – этот вопрос был теоретический, и каждый член партии мог придерживаться той или иной марксистской точки зрения. Причина кризиса – бесплановость, но я тогда на кружке выступал с большим нежеланием, т. к. знал, что это поднимут при чистке. Я тогда должен был обосновать, почему кризис был в сентябре месяце.

Когда Рагожникова спросили, «как смотрит сейчас» на спорные вопросы, последовал азбучный ответ: «После идей<ной> дискуссии каждый член партии должен подчиниться ее решениям и проводить их вниз». Однако было известно, что он продолжал агитировать за оппозицию совсем недавно, что противоречило принципам демократического централизма. Гордеев негодовал: «Меня удивило, что выступающие тт. видят в Рагожникове с<тойко>го партийца… Рагожников по экономическим вопросам бесплановость предлагал [считать] главной причиной [кризиса]… он отстаивал эту точку зрения и после дискуссии и старался теоретически доказать это». Рудзит Петр Марцевич нашел тут издевательство над обсуждаемым и попытку его подловить: «Что Рагожников после дискуссии просто теоретически хочет защитить свои мнения, так Гордеев видит в этом преступление». Все, что обсуждалось, «обсуждалось не в дискуссионном порядке, а на занятии кружка, а судить за это выступление нельзя». При выдвижении обвинения в теоретическом упорстве Фельдман Израиль Андреевич тоже встретил отпор. «Фельдман подходил субъективно, он хотел все упрекнуть Рагожникова, высказать недоверие. Обвиняет за последнее выступление о плане. Оппозиция страшна фракциями, а план сейчас нужен и нужен». Рагожников просто рассуждал на занятиях, «высказал свое мнение и доказывал его. Травить не надо». «Обоснование… точки зрения о кризисе… несло теоретический характер». «Значение ему придавать не стоит», и о преданности партийной линии «судить по нему нельзя».

Проявил ли Рагожников достаточную дисциплинированность, осталось спорным. Но еще нужно было выяснить, был ли он «выдержанный». Понятие «выдержанность» имело основополагающее значение, являя собой результат стараний и страданий, не всегда только умственных, приведших партийца к настоящему пониманию. Настоящий коммунист должен был полностью идентифицироваться с революционной миссией. Хладнокровие, последовательность, внутренняя солидарность с партийными решениями – все это было составляющими «выдержанности». Синонимами слова «выдержанный», судя по партийным материалам, были слова и выражения «владеющий собой», «ровный», «сдержанный», «уравновешенный». Случай Федонина М. К. из комвуза имени Крупской четко артикулировал различие между дисциплинированностью и выдержанностью. «Федонин – дисциплинированный член партии, – гласила его характеристика, – но идеологически невыдержанный». «Это потому, – разъяснял сам ответчик, – что я считал и считаю для себя устав партии законом, который я, и во время оппозиции, считал невозможным нарушить»[870].

Определение выдержанности требовало полной открытости – ведь в душу не залезешь, любили отмечать большевики. «Говорить о выдержанности Рагожникова, при его невыявленности, трудно», – заметил Федоров. Плонский недоумевал: «До дискуссии Рагожников – один из лучших товарищей, но по вопросам идей дискуссии он не участвовал». У него были какие-то административные обязанности, которые занимали его время, но, подозревал Кузнецов, это отговорки: «О партийной выдержанности Рагожникова надо судить за все время, но он недостаточно выявил себя как старый партиец, этого не чувствовалось. У него есть какой-то горьковатый дух, люмпен-пролетарский налет».

Фельдман раскрыл проблему: «В дискуссии о партийном вопросе, это было горячее время, каждый д<олжен> б<ыл>… участвовать, но Рагожников провел это время где-то, говорят, дежурным, а мы сидели до 1 ночи. Утром же он хотя присутствовал, но не участвовал. В экономических вопросах он тоже не