— человека, одною силой воли заставившего себя летать легко и просто так, как каждый из нас летал в снах своего детства.

Этот — Александр Степанович — был совсем обыкновенным человеком с угрюмым, изможденным лицом, с потухшим взглядом черных глубоко сидящих глаз, с неуверенными движениями вздрагивающих смуглых пальцев, теребивших старую, видавшую виды фуражку. Но это был Александр Грин, и произошло первое, поразившее меня чудо. Вместе с ним в распах двери свободно прошли любимые мои герои: капитан Грэй, в пламени парусов осуществивший мечту дочери матроса, «гибкая человеческая сталь» — Гнор, самоотверженная Гелли, Тиррей Давенант, так благородно и мужественно вступивший на «дорогу никуда», простодушные и верные Санди и Молли, могучий капитан Дюк и та, что, скользя по волнам, несла спасение и счастье терпящим кораблекрушение…

— Вот познакомьтесь, Александр Степанович, молодой литератор и ваш горячий поклонник, — сказал Слонимский.

Грин протянул руку. Пожатие его было сильным и дружеским.

Я спросил Грина, не может ли он уделить мне немного времени, — поговорить по душам.

— Знаете что, молодой человек, — прогудел он после секундного раздумья, — сейчас у меня кое-какие дела в издательстве, а вечером, если хотите, давайте погуляем… Ну, хотя бы по набережной.

Вечером мы прохаживались по набережной взад и вперед, взад и вперед, и я с трудом подгонял свою походку под его очень широкий, но какой-то развалистый шаг.

Нет, он не раскрыл мне никаких тайн своего писательского мастерства. Видимо, был чем-то удручен и на мои восторженные разглагольствования о необыкновенности его таланта отвечал скупо и односложно, с какой-то горькой усмешкой, кривившей его крупные потрескавшиеся губы. Говорил, помнится, что любой рассказ должен содержать жестокую битву добра со злом и заканчиваться посрамлением темного и злого начала.

Белая ночь окрасила небо в прозрачный и нежный розовый цвет. Зубчатая, как горная цепь, линия близкого горизонта заволакивалась фиолетовыми дымами фабричных и заводских труб Выборгской стороны. Арки мостов непостижимо висели в розовом воздухе, а спокойная гладь Невы переливалась, как перламутр, и над ней, почти прижимаясь к зеркальным спинам волн, проносились чайки. Небольшой пароход, показавшийся мне в соседстве с графитным квадратом Петропавловской крепости ослепительно белым, суетливо набирал скорость.

Грин долго провожал его задумчивым взглядом. Потом как-то беспомощно махнул рукою и сказал, не то обращаясь ко мне, не то продолжая трудный спор с самим собою.

— Обыкновенный буксиришко… А в такую ночь надо бы корвет под всеми парусами. А я сейчас не вижу этих парусов, хоть убей, не вижу!

Эта единственная моя встреча с Александром Грином произошла, если не ошибаюсь, летом 1930 года, примерно за два года до одинокой и почти незамеченной смерти писателя в маленьком городке, утонувшем в виноградниках и фруктовых садах, — в Старом Крыме.

Я вспомнил об этой встрече и о белой, скорее розовой, ленинградской ночи, и о пароходе, режущем жемчужные воды Невы, когда читал в «Новом мире» превосходную статью покойного критика М. А. Щеглова «Корабли Александра Грина».

Статья эта, поэтичная и страстная, как само творчество писателя, заканчивается так:

«… Белой точкой на горизонте, в исчезающей «отдаленности» моря появляется корабль, за ним еще один и еще… Ветер и волны дружно влекут их, они летят, слегка накренясь, у них почти живые, стройные формы; ветер веет в тонких снастях, плещет вдоль борта тугая отлетающая волна, загорелые веселые матросы глядят за горизонт — что там? И наше сердце стремится лететь за ними к тучам, полным зарева далеких, удивительных городов, к цветам и скалам таинственных стран воображения. .. Это корабли Александра Грина».

Трудно точнее определить притягательную силу гриновского таланта, чем это сделал М. А. Щеглов.

2

Волшебником из Гель-Гью назвал Александра Грина в своей романтической повести писатель Леонид Борисов.

И в самом деле, в многочисленных романах, повестях и рассказах Грин создал целый мир, не существующий на самом деле, сотканный только неистощимым воображением художника, но реальный, почти физически ощутимый мир неведомых, прекрасных городов, тихих лагун, коралловых островов; парусных судов, отважно скользящих над безднами океанов и, главное, мир людей мужественных и мечтательных, благородных и чутких…

Зурбаган, Лисс, Гель-Гью, Покет, Сан-Риоль — города со странными и звучным названиями — не значатся ни на одной карте земного шара, но превосходно знакомы всем читателям Грина. Они являются ареной удивительных событий его романов — «Бегущей по волнам», «Дороги никуда», «Золотой цепи», «Алых парусов», «Блистающего мира» и десятков больших и маленьких рассказов.

А между тем Александр Грин не знал ни одного иностранного языка и только раз в своей жизни был в заграничном плавании из Одессы в Александрию.

Настоящая его фамилия — Гриневский, Александр Степанович Гриневский, родившийся в 1880 году в городе Вятке. Там он провел свои детство, отрочество и юность.

Жизнь всегда была злою мачехой для Грина. До революции она жесткой рукой держала его за горло и очень редко позволяла вздохнуть.

Отец писателя — участник польского восстания 1863 года — был сослан в Вятку, где служил счетоводом в больнице, пил и буквально нищенствовал. Вероятно, отец Тиррея — Франк Давенант, с которым вы познакомились в романе «Дорога никуда», носит в себе многие черты отца писателя.

Маленьким мальчиком Грин почувствовал всю тяжесть и несправедливость жизни, в тисках которой он оказался.

Постоянное недоедание, отсутствие заботы и ласки (мать рано умерла, а мачеха не любила Александра), придирки и нарекания пьяницы-отца коверкали нежную и впечатлительную душу мальчика. Он плохо учился, чуждался своих сверстников и, в конце концов, был исключен из реального училища за какие-то безобидные стихи о своем классном наставнике.

Грина отдали в городское училище, не давшее ему ни настоящего образования, ни специальности.

Все его попытки найти себя — стать настоящим моряком — не удались. Бегство от вятского серого убожества и душного мещанства в Одессу, к морю, которое посылало ему свои повелительные призывы, ни к чему не