— Великий Джемшид ждет гостей в своем царственном чаппари, — прокричал воин в шелковом одеянии и рысцой побежал вперед, показывая дорогу.

Мансуров решительно зашагал сквозь толпу к огромному черному шатру.

Алексей Иванович не желал ждать, когда вождь перестанет ломаться. Не взглянув даже на стоявшую у входа охрану, ощетинившуюся дулами ружей, откинул резко занавес и переступил порог шатра.

Он знал, что его ждут, но мысленно усмехнулся, когда глаза его привыкли после яркого дня к сумраку и он увидел, что делалось внутри шатра.

Весь торжественный церемониал царских дворов Багдада, Дамаска, Дели не шел и в сравнение с тем вычурным великолепием, которым окружил себя вождь джемшидского, не слишком уж многочисленного, но могущественного племени. Он всерьез решил возвести свой престиж до седьмого круга небес и ошеломить воображение гостя и родственника напыщенными, но мишурными атрибутами своей власти.

Но что касается пиршества, которое в тот день было устроено в честь Алексея Ивановича, то о нем говорила потом годы вся Бадхызская степь.

Подобные роскошные пиры описываются в героических дастанах и эпических сагах. Их устраивают во время свадеб или побед над врагами. Даже сам Ялангтуш, легендарный родоначальник благородных джемшидов, остался бы доволен теми великолепными яствами и напитками, золочеными блюдами и серебряными чашами, песнями и музыкой, которыми встретил великий вождь приезжих. Стоит ли говорить, что это было хорошим знаком! Однако великий вождь испортил встречу и никак не приветствовал Алексея Ивановича, возможно, он обиделся или просто еще не сообразил, какую форму приветствия избрать: принимать ли Мансурова как родственника или как должностное лицо.

Горячее гостеприимство — лед в обращении. В степи про такое знали. Знал и Алексей Иванович. Вождь кочевников вполне способен с любезной улыбочкой подготавливать гибель своей жертве, даже гостю, потому что, по неписаному кодексу вежливости, на эмиров и прочих феодальных князей и принцев законы обычая гостеприимства не распространялись. Политика сначала, гостеприимство потом. Еще Чингисхан учил не различать ни гостя, ни родственника, когда речь идет о захвате власти.

А вождь, старый Джемшид, подбавил сомнений. Он разошелся не то от выпитого без меры казахского кумыса, не то от французского коньяка. Наклонившись к Мансурову и пытливо разглядывая его, мрачно сказал:

— Вон ты какой… гордый… Выпил бы яду со мной — сказал бы спасибо!

А потом, столь же надутый, недоверчивый, принялся задавать вопросы, что уж совсем не принято. Каждый вопрос и ответ сопровождались обильными возлияниями. На суфре появился новый ряд блюд и мисок с новыми аппетитно пахнущими кушаниями, острыми, жирными, вкусными. И неудивительно, что игра в вопросы-ответы растянулась чуть ли не до полудня.

— Зачем вы явились? — спросил вождь.

— Искать ответа, — мгновенно ответил Мансуров.

Эпическую церемонию расспросов Мансуров знал еще со времен гражданской войны в Туркестане. Знал он также, что такой разговор кончался порой драматически и даже трагически, а потому следует быть готовым ко всему.

После длительного перерыва на ублаготворение желудка последовал новый вопрос:

— Разве ты его не нашел?

На это следовало ответить по готовой, издревле установленной форме, что Мансуров и сделал:

— Потому что ищу.

— Как ты его найдешь?

— Перестав искать.

— Где ты его найдешь?

— Нигде, кроме здешних мест…

— Когда ты его найдешь?

— Никогда, если не сейчас.

В последних двух ответах Алексей Иванович отступил от принятых формулировок. Он злился — опять сына куда-то спрятали. Да и вождь заволновался, занервничал. Густейшие, шириной в два пальца брови полезли на лоб, покрывшийся гармошкой глубоких морщин. Вождь старался сообразить. Собирался с мыслями.

Раскаты хохота и возгласы заглушали в немалой мере вопросы и ответы, и едва ли кто из присутствующих обратил внимание на чересчур смелое поведение Мансурова. Вождь тоже предпочел смеяться. Он прикрывал конфуз. Он хотел припугнуть непочтительного и нежеланного зятя, а напугался сам, особенно когда Мансуров снова заговорил:

— Мы рабы желудка. Если сидеть так, можно и отару баранов проглотить, на зубы мясом мозоли набить. Приступим к делу.

Он ждал разговора темного, неясного, полного неожиданностей. Ни на один из его вопросов вождь джемшидов не отвечал прямо. Вдруг напала на него сопливость. Позевывая и кряхтя, он заявил:

— Разбойник из засады напал на караван, похитил у нас разум. Такой коварный сон опьянил меня напитком забвения.

— Я приехал по делам, и времени у меня в обрез, — твердо произнес Мансуров.

Тогда вождь выгнал всех из шатра и принялся причитать:

— Увы, трижды увы! Не всякий имеющий глаза видит. Но мы отец, сожженный горем и яростью отец, оскорбленный отец! — Он разодрал на груди отвороты своего мундира, столь страстно, что серебряная пуговица отлетела и со звоном угодила в фарфоровую пиалу. — Увы, трижды увы! Наше женское потомство сделалось рабыней. Позор на нашу голову! Дочь потомка царей и самого царя превращена в рабыню. Брошена на ложе рабыни, обречена рожать рабов!

— Рабыня? Какая рабыня? — возмутился Алексей Иванович.

— Наша дочь разделила ложе с неверным, осквернила свое лоно, увы нам!

— Ваша дочь, господин Джемшид, уважаемая жена! Ваша дочь мать своего сына, вашего внука. И я не позволю вам пятнать грязью упреков полу одежд ее доброго имени.

Говорил Алексей Иванович на фарси, а фарсидскому языку свойственны витиеватые, высокопарные выражения. Впрочем, житель Востока, Алексей Иванович говорил вполне искренно.

— Разве она жена по закону и обычаю? О мы, рабы греха! Разве мы, ее несчастный отец, носящий на шее вот уже столько лет бремя оскорбления, получили от человека, называющего себя мужем нашей дочери, хоть одного дохлого верблюда! За дочь знатного джемшида — знаете вы, о люди, сколько полагается отдать ее отцу? Мешок серебра по ее весу! Десять тысяч овец, каракулевых притом! Девяносто девять верблюдов, здоровых, могучих, поднимающих по двенадцати бухарских батманов на своих спинах! Вот! Мстительные чувства теснят наше сердце! Разум жаждет мести! Или… выкупа!

Странно. Искаженное самым неприкрытым гневом лицо вождя вдруг приобрело клоунское, шутовское выражение. В чем дело?

Оказывается, вождь сощурил один глаз, а другим показывал на свою руку, а на руке кончики пальцев потирали кончики других! «Плати!» — недвусмысленно говорил всем своим видом великий вождь! И в то же время он с видом кликуши, базарного диваны выкручивался, вывертывался и вопил так, что, наверно, его слышали во всех шалашах и чаппари кочевья:

— О дочь наша! Ты растравила кислотой мне сердце! Ты растлила святыню нашей бессмертной души! Несчастная ты у нас рабыня!

Ах так! Алексей Иванович вздохнул с облегчением. Для степного князька товар и честь — часто понятия однозначные. Ладно! Ты поворачиваешь высокие понятия благородства, родительской любви, родословной,