Русские сбивали снег с сапог на платформах железнодорожных станций — это в августе-то! Был даже известен рабочий вокзала в Эдинбурге, который убирал потом этот снег. «Незнакомую военную форму» видели в вагонах мчавшихся мимо поездов. Они ехали то через Харидж — спасать Антверпен, то через Дувр — на помощь Парижу. Десять тысяч русских солдат видели в Лондоне после полуночи, они маршем прошли по набережной, направляясь к вокзалу Виктория. Морская битва у Гельголанда, объясняли мудрецы, имела целью отвлечь внимание от переброски русских в Бельгию. Их видели самые надежные друзья или самые правдивые люди. Профессор из Оксфорда знал коллегу, которого пригласили к русским в качестве переводчика. Один армейский офицер из Шотландии видел их в Эдинбурге: в «длинных ярко расшитых шинелях и больших меховых шапках», с луками и стрелами вместо винтовок, а их лошади походили на «шотландских пони, только костлявее». Это описание точь-в-точь соответствовало тому, как изображали казаков сто лет тому назад на гравюрах начала викторианской эпохи. Житель Абердина, некий сэр Стюарт Коутс, написал своему зятю в Америку, что мимо его поместья в Пертшире проехали 125 000 казаков. Как уверял своих друзей другой английский офицер, 70 000 русских «в полнейшей секретности» прошли через Англию, направляясь на Западный фронт. Сначала их было 500 000, затем — 250 000, потом — 125 000. Цифры медленно уменьшались, пока не достигли 70 000—80 000 — численности английского экспедиционного корпуса, отбывшего во Францию. Истории о русских распространялись исключительно устным путем. Из-за официальной цензуры в английских газетах об этом никаких сообщений не появилось. Однако в США рассказы возвращающихся из Англии американцев, многие из которых садились на пароходы в кипевшем возбуждением по поводу русских Ливерпуле, нашли отражение в прессе и поведали потомкам об этом удивительном явлении.

Новость подхватили нейтральные страны. Судя по сообщениям из Амстердама, крупные силы русских срочно перебрасываются для помощи защитникам Парижа. В Париже люди осаждали вокзалы, надеясь увидеть прибытие казаков. Перебравшись на континент, призраки превратились в военный фактор, поскольку эти слухи дошли также и до немцев. Опасение, что в тылу могут появиться 70 000 русских, должно было сыграть на Марне такую же роль, что и отсутствие 70 000 реальных солдат, переброшенных Германией на Восточный фронт. И лишь после сражения при Марне, 15 сентября, в английских газетах появилось официальное опровержение этих слухов.

В то же воскресенье, когда сообщение из Амьена вызвало ужас у публики, сэр Джон Френч составил донесение, явившееся еще более сильным ударом для лорда Китченера. Главный штаб находился тогда в Компьене, в 40 милях к северу от Парижа. Английские войска, оторвавшиеся накануне от противника, отдыхали, в то время как французы вели ожесточенные бои с немцами. Оперативный приказ по экспедиционному корпусу, изданный в этот же день за подписью Джона Френча, гласил, что наступление врага приостановлено «благодаря широким наступательным действиям французских войск на нашем правом фланге, с большим успехом атаковавших в районе Гюиза германские гвардейский и X корпуса, которые отступили за Уазу». Это признание действительного положения вещей находилось в полном противоречии с тем, что Джон Френч написал в своем докладе лорду Китченеру. Очевидно, главнокомандующий БЭК подписал приказ, не прочитав его.

Он информировал Китченера о том, что Жоффр просил, чтобы английские войска заняли оборонительные позиции к северу от Компьена, при этом не теряя соприкосновения с противником. Однако, утверждал далее Френч, наши войска «были абсолютно не в состоянии удерживать линию фронта», поэтому его штаб решил отвести экспедиционный корпус «за Сену» и держаться при этом «на значительном расстоянии от противника». Отход, по плану Френча, предусматривал восьмидневный марш, «неутомительный для войск», и обход Парижа с запада с тем, чтобы не удаляться слишком далеко от своей базы. «Мне не нравится план Жоффра, — продолжал Френч, — я бы предпочел энергичное наступление», — которое, однако, сам же командующий БЭК только что отказался осуществить под Сен-Канте-ном, запретив Хейгу поддержать в том сражении Ланрезака.

А уже в следующем предложении сэр Джон высказал мысли, совершенно противоположные тому, что он утверждал в донесении прежде. После десяти дней кампании он готов был бросить разбитых французов и отправить экспедиционный корпус обратно в Англию. По его словам, уверенность в том, что армия союзника «в состоянии вести и успешно завершить кампанию, быстро исчезает». Этим и объясняется его «намерение отвести наши войска так далеко вглубь страны». Французы «оказывали сильный нажим с тем, чтобы я оставил войска на передовой, несмотря на их снизившуюся боеспособность», однако он «категорически отверг это требование», в соответствии с «духом и буквой» инструкций Китченера, и настоял на сохранении независимости в действиях, вплоть до «отхода на нашу базу», если этого потребуют обстоятельства.

Китченер читал доклад, полученный 31 августа, с изумлением, граничащим с ужасом. Намерение сэра Джона Френча отвести английские войска с фронта, на котором сражались союзные армии, отделив их от французских частей, походило на дезертирство с передовой в решающий час. Китченер считал такое решение «пагубным» как с политической, так и военной точек зрения. То было нарушением духа Антанты и превращалось, таким образом, в политическую проблему, поэтому Китченер попросил премьер-министра немедленно созвать заседание кабинета. Пока министры собирались, Китченер отправил телеграмму Джону Френчу, холодно выразив «свое удивление» решением отступить за Сену, и осторожно высказал свое неодобрение следующими вопросами: «Как повлияет этот курс на Ваши взаимоотношения с французской армией и на военную обстановку в целом?», «Не образуется ли в результате Вашего отступления брешь во французской линии обороны, не вызовет ли это падение боевого духа и не воспользуется ли этим противник?» Телеграмма заканчивалась напоминанием о том, что через Берлин прошли 32 воинских эшелона, а это означало — Германия сняла войска с Западного фронта.

Как объяснил министрам Китченер, зачитав им письмо Френча, отвод войск за Сену может означать проигрыш в войне. Кабинет, по завуалированному высказыванию Асквита, выразил «беспокойство». Китченеру поручили проинформировать Джона Френча о тревоге правительства по поводу предложенного вывода войск. Кабинет советовал командующему экспедиционным корпусом «при ведении боевых действий согласовывать, если возможно, свои действия с планами Жоффра».

Правительство, добавил от себя Китченер, щадя самолюбие Френча, «полностью доверяет Вашим войскам и Вам лично».

Когда германский главный штаб узнал о намерении Притвица отойти за Вислу, тот был немедленно смещен с поста командующего; однако, когда Джон Френч предложил бросить не провинцию, а союзника, такого решения принято не было. Очевидно, это объясняется тем, что после событий в Ольстере в рядах армии осталось не так много способных командиров, поэтому кабинет не мог прийти к согласию с военным руководством в отношении другой кандидатуры на его место. Возможно, правительство не желало сменой главнокомандующего БЭК вызывать потрясение в общественных кругах. Так или иначе, все — и французы, и англичане, — зная о крайней раздражительности Френча, продолжали обращаться с ним исключительно тактично, в то же время питая к нему очень сильное недоверие. «Между ним и Жоффром не было ничего напоминавшего душевную близость, — писал секретарю короля годом позже сэр Уильям Робертсон, английский генерал-квартирмейстер. — Он никогда искренно и честно не сотрудничал с французами, а они, в свою очередь, не считали его сколько-нибудь способным человеком или надежным другом и, естественно, не доверяли ему». Подобная ситуация ни в коей мере не способствовала успеху военных усилий союзников. Китченер, отношения которого с Джоном Френчем перестали быть сердечными со времен англо-бурской войны, не мог полностью верить ему после письма от 31 августа. И лишь в декабре 1915 года, когда Френч, используя средства, не отличавшиеся, по выражению лорда Биркенхеда, «пристойностью, разборчивостью или благородством», принялся плести интриги против самого Китченера, правительство, потеряв терпение, сместило его с поста командующего английскими экспедиционными силами.