Генерал фон Клук, «крайний правый» в плане Шлиффена, должен был в это время принять важнейшее решение. 30 августа войска Клука, по его собственному убеждению, находились накануне решающих событий. Его части справа преследовали отступающую армию Монури, добившись, как считал генерал, окончательного успеха. Войскам в центре, преследующим англичан, настигнуть их не удалось, однако горы шинелей, ботинок и другого снаряжения, брошенного вдоль дорог англичанами ради спасения своих людей, подтверждали мысли Клука о том, что он имеет дело с разбитым и деморализованным противником. Дивизия на левом фланге, которая была придана Бюлову, чтобы поддержать его в сражении у Гюиза, сообщала, что французы бегут с поля боя. Клук был полон решимости не давать противнику ни минуты покоя.

Как следовало из донесений о направлении отхода армии Ланрезака, французская линия обороны далеко на запад не уходила. Клук считал, что эту армию можно смять севернее Парижа, избавив тем самым войска от широкого обходного маневра к западу и югу от города. В таком случае его армия будет двигаться не на юг, а на юго-восток, что позволит одновременно закрыть промежуток между ним и Бюловом. Как и остальные, Клук, начиная кампанию, рассчитывал на получение подкреплений с левого крыла германских армий. Он остро нуждался в них, чтобы сменить корпус, стоявший на подступах к Антверпену, бригаду в Брюсселе, а также различные части, охранявшие постоянно удлинявшиеся линии коммуникаций. Однако подкрепления не подходили. С левого фланга Мольтке до сих пор не снял ни одной дивизии.

У германского главнокомандующего было много забот. Вследствие своего темперамента «мрачный Юлиус» не столько радовался победам наступавших германских армий, сколько был озабочен трудностями, связанными с их продвижением вперед. Шел 30-й день войны, а по графику Франция должна быть полностью побеждена между 36-м и 40-м днями. И хотя командующие армиями правого крыла доносили о нанесенном противнику «решающем поражении», используя такие выражения, как «разгром» и «бегство», Мольтке был обеспокоен. Он замечал подозрительное отсутствие обычных признаков разгрома и беспорядочного отступления. Почему так мало пленных? «Победа на поле боя не имеет большого значения, — говорил его бывший начальник Шлиффен, — если она не приводит к прорыву или окружению. Отброшенный назад противник вновь появляется на других участках, чтобы возобновить сопротивление, от которого он временно отказался. Кампания будет продолжаться…»

Несмотря на свои сомнения, Мольтке не отправился на фронт, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой, а остался в главном штабе, продолжая размышлять над создавшейся ситуацией, ожидая донесений. «Больно видеть, — писал он жене 29 августа, — что der hone Herr (кайзер) почти не осознает всей серьезности положения. Он уже торжествует и чуть ли не кричит «ура!» от радости. Как я ненавижу такое его настроение!»

Тридцатого августа, когда германские армии полным ходом разворачивали наступление, главный штаб переехал из Кобленца в Люксембург, в 10 милях от французской границы. Теперь он находился на территории, население которой к немцам относилось враждебно, хотя официально состояния войны с Люксембургом объявлено не было. Ввиду близости к союзникам и симпатий к ним город был наводнен слухами о действиях и планах войск Антанты. Говорили о 80 000 русских, идущих на помощь англичанам и французам. Германский штаб пытался составить из вороха сообщений картину о какой-то высадке войск в районе Ла-Манша. Действительно, англичане высадили десант из 3000 морских пехотинцев под Остенде, и эта новость, достигнув Люксембурга, приобрела серьезные и угрожающие размеры, соответствующие представлению о безграничности людских ресурсов России. Кажущаяся реальность этих слухов усиливала беспокойство немцев.

Мольтке тревожил призрак России с тыла, а на передовой линии фронта — бреши, особенно между армиями правого крыла. Неприкрытые участки шириной до двадцати миль имелись между Клуком и Бюловом и между Бюловом и Хаузеном, а еще один, почти такой же по ширине, — между войсками Хаузена и герцога Вюртембергского. Мольтке с болью думал о том, что для закрытия этих расширявшихся промежутков следовало бы перебросить подкрепления с левого крыла, все части которого к этому времени были полностью вовлечены в сражение за Мозель. Он чувствовал себя виноватым, вспоминая о настоятельных требованиях Шлиффена вверить левому крылу только оборону, а все резервы бросить на усиление 1-й и 2-й армий. Однако главный штаб по-прежнему манили видения прорыва через линию французских крепостей. По-прежнему колеблясь, Мольтке 30 августа направил своего эксперта по вопросам артиллерии, майора Бауэра, на фронт к Рупрехту для оценки ситуации на месте.

В штабе армии Рупрехта, по словам Бауэра, имелось «все, кроме согласованного плана действий». Командиры и офицеры на передовой, куда он выехал для уточнения создавшейся обстановки, придерживались на этот счет противоречивых взглядов. Одни, указывая на явный отвод противником своих дивизий с их участков фронта, не сомневались в успехе. Другие утверждали, что в «сложных условиях поросших лесом гор» вдоль Мозеля, южнее Туля, наступление столкнулось с трудностями. Даже если бы оно удалось, немецким войскам грозил бы фланговый удар со стороны Туля, кроме того, усложнилось бы снабжение армии, так как все дороги и железнодорожные линии проходили через этот укрепленный город. Сначала следовало захватить Туль. В штабе 6-й армии принц Рупрехт охладил свой некогда агрессивный пыл и признал, что перед ним сейчас стоит «трудная и неприятная задача».

Для Бауэра, как представителя верховного главнокомандования, новости об отводе французами войск с этого участка были плохим признаком — это означало, что противник перебрасывал войска для укрепления фронта, сдерживающего германское правое крыло. Бауэр вернулся в главный штаб с убеждением, что если наступление на линии Нанси — Туль и Мозель и имеет «определенные шансы на успех», то его подготовка потребует значительных — и «неоправданных» на этот момент — усилий. Мольтке согласился с ним, но ничего не предпринял. Он не находил в себе сил прекратить наступление, за которое немцы уже уплатили высокую цену. Кроме того, кайзер хотел с триумфом въехать в Нанси. Никаких приказов, которые бы как-то меняли планы, 6-я армия не получила; войска продолжали прилагать прежние огромные усилия, направленные на прорыв обороны вдоль Мозеля.

Отказ штаба укрепить в эту критическую минуту наступающее крыло Клуку не нравился. Однако он решил повернуть свою армию влево не столько из желания сузить фронт, сколько из уверенности в том, что французы уже разбиты и их осталось лишь окружить. Вместо того чтобы «коснуться рукавом» пролива, он решил преследовать армию Ланрезака, проходя мимо Парижа в непосредственной близости к городу. Этим маневром Клук подставлял свой фланг под удар гарнизона Парижа или армии Монури, откатывающейся к столице перед фронтом немецких войск, однако подобная опасность представлялась ему незначительной. Армия Монури, как полагал немецкий генерал, имеет недостаточную численность. Возможностей для переброски ей подкреплений почти нет: французы, оказавшиеся на грани поражения и катастрофы, слишком дезорганизованы для такого маневра. Более того, он предположил, что все наличные силы противника скованы отражением мощного наступления армии кронпринца под Верденом и обороной линии фронта вдоль Мозеля, где действовали войска Рупрехта. Одного из корпусов Клука, неповоротливого IV резервного, было бы достаточно, чтобы занять позиции на подступах к Парижу и защитить фланг армии, двигающейся на восток мимо французской столицы. Кроме того, на довоенных штабных играх немцы установили, что гарнизон, находящийся внутри укрепленного лагеря, не рискнет покинуть его, если ему будет угрожать атака противника. Поэтому, считал Клук, IV корпус в состоянии сдержать удар тех разношерстных частей, из которых состояла наспех сколоченная армия под командованием Монури. Узнав из перехваченного письма о намерении Джона Френча отвести войска с фронта и отойти за Сену, Клук сбросил со счетов английский экспедиционный корпус, до этого являвшийся одним из его главных противников.