Пока в Лондоне Китченер с нетерпением ждал ответа Джона Френча, в Париже Жоффр обратился за помощью к французскому правительству, чтобы оно повлияло на англичан и убедило их остаться на фронте. Теперь Жоффр знал, что Ланрезак в сражении добился успеха наполовину — благодаря операции под Гюизом. Донесения о том, что немецкие гвардейский и X корпуса «понесли значительные потери», а армия Бюлова прекратила преследование, совпавшие с сообщениями о переброске германских войск на восток, придали Жоффру новые силы. Теперь он вообще советовал Пуанкаре и правительству не покидать Париж; главнокомандующий рассчитывал остановить продвижение немецких войск с помощью 5-й и 6-й армий. Он отправил командованию английскими силами письмо о том, что 5-я и 6-я армии получили приказ держаться всеми средствами и отступать только в исключительных случаях. А поскольку французские армии не устоят, если немцы нанесут удар в образовавшуюся между ними брешь, то он «самым настоятельным образом» просил фельдмаршала Френча не отводить войска или, «по крайней мере, оставить арьергарды, с тем чтобы у противника не создалось впечатления об отступлении и о существовании незащищенного участка фронта между 5-й и 6-й армиями».

Пуанкаре, которого Жоффр попросил использовать свое влияние как президента страны и добиться благоприятного ответа, обратился за помощью к английскому послу. Тот, в свою очередь, запросил главный штаб, однако все телефонные звонки, визиты и поездки офицеров по особым поручениям не дали никаких результатов. «Я отказался», — так кратко резюмировал свою позицию сэр Джон Френч. Его ответ нанес сильный удар по недолгим, хотя и иллюзорным, надеждам Жоффра.

В Лондоне с таким беспокойством и нетерпением ждали сообщения от Джона Френча, что Китченер поздно вечером сам пришел к шифровальщикам и тут же слово за словом читал полученную от него телеграмму. «Разумеется, — говорилось в ней, — на французском фронте образуется брешь в результате отвода наших войск, однако если французы будут придерживаться своей прежней тактики и в дальнейшем и отступать справа и слева от меня, обычно без всякого уведомления, а также откажутся от идеи наступательных операций… за возможные последствия всю ответственность будут нести они… Я не понимаю, почему уже второй раз меня заставляют идти на риск абсолютной катастрофы ради их спасения». Это воинственное заявление, искажающее действительность и появившееся уже после того, как Жоффр нарисовал главнокомандующему БЭК совершенно обратную картину, впоследствии Френч включил в свою книгу «1914». Оно заставило его соотечественников подыскивать эквиваленты к слову «вранье» и вынудило даже Асквита прибегнуть к выражению «пародия на факты». Даже учитывая недостатки характера Френча, нельзя разгадать тайну, почему английский главнокомандующий, имевший в своем штабе Генри Уилсона, который прекрасно говорил по-французски и лично был знаком со многими офицерами вплоть до самого Жоффра, пришел к заключению о полном поражении Франции.

Закончив в час ночи чтение этой телеграммы, Китченер уже знал, что ему надо делать, и, не дожидаясь рассвета, приступил к действиям. Он решил немедленно выехать во Францию. Как старший фельдмаршал, он возглавлял армию и поэтому считал себя вправе отдавать приказы Джону Френчу по всем военным вопросам, а будучи военным министром, он отвечал за политический курс страны, в рамках которого и обязан действовать главнокомандующий экспедиционного корпуса. Спешно отправившись на Даунинг-стрит, Китченер провел совещание с Асквитом и несколькими министрами, в том числен с Черчиллем; последний распорядился подготовить для него в двухчасовой срок в Дувре быстроходный крейсер. Китченер предупредил телеграфом Джона Френча о своем прибытии и, чтобы своим появлением в главном штабе не задеть чувств обидчивого главнокомандующего, предложил тому выбрать место для встречи. В 2 часа ночи Китченер разбудил Эдварда Грея, удивленного столь нежданным визитом, и здесь же, в спальне министра иностранных дел, сообщил о своем отъезде во Францию. В 2:30 фельдмаршал уже выехал специальным поездом с вокзала Чаринг-Кросс и утром 1 сентября прибыл в Париж.

Выглядя «раздраженным, мрачным и сердитым, с перекошенным от злости лицом», фельдмаршал Френч в сопровождении Арчибальда Мюррея прибыл в английское посольство, выбранное им для встречи. Этим он хотел подчеркнуть невоенный характер совещания, ибо считал Китченера исключительно политическим руководителем вооруженных сил, со статусом гражданского военного министра, не более. Его раздражение ничуть не улеглось, когда он увидел на Китченере военный мундир, сочтя это за намеренный жест в попытке принизить его, Френча, и продемонстрировать свое старшинство. В действительности же сюртук и цилиндр Китченер надел только раз — в первый день своего вступления в должность военного министра, а затем он сразу сменил цивильную одежду на синюю повседневную форму фельдмаршала. Френч воспринял это как личное оскорбление. Мундир был предметом его особого внимания, и он часто использовал его для того, чтобы возвеличить свое достоинство. Его коллеги считали такое поведение не вполне соответствующим принятому в обществе. Король Георг был недоволен привычкой Френча «носить звезды на хаки», а также его обыкновением «увешивать себя иностранными побрякушками». Генри Уилсон говаривал о Френче: «Когда он принимает ванну, он кажется приятным человеком небольшого роста, но одетый не вызывает доверия; трудно сказать, в каком мундире он появится».

Когда встреча в английском посольстве, происходившая в присутствии Фрэнсиса Берти, Вивиани, Мильерана и нескольких офицеров — представителей Жоффра, стала принимать чрезвычайно резкий характер, Китченер попросил сэра Джона пройти с ним в отдельную комнату. На версию этого разговора, опубликованную Френчем уже после гибели Китченера, полагаться едва ли стоит; определенно известны лишь результаты этой беседы. Они отражены в телеграмме, направленной Китченером в Лондон: «Войска Френча занимают позиции на передовой линии фронта, они будут оставаться там в соответствии с планом операций французской армии». Это означало, что англичане будут отступать не на запад от Парижа, а восточнее него. В копии, направленной Джону Френчу, военный министр предложил считать это результатом достигнутого соглашения между ними. Тем не менее далее в телеграмме говорилось: «Пожалуйста, примите это как инструкцию». Находиться «на передовой линии фронта» означало, по словам Китченера, согласовывать действия английских войск с операциями французов. И вновь с фатальной тактичностью он добавлял: «Конечно, вы будете самостоятельно принимать решения о действиях наших войск в соответствии с этими инструкциями». После этого главнокомандующий, по-прежнему желчный, снова впал в отвратительное расположение духа, более глубокое и угнетенное, чем прежде.

В этот день, как и накануне, армия Клука, двигаясь форсированными маршами, пыталась как можно быстрее закончить маневр охвата французской армии, пока та не создала прочной системы обороны. Немцы захватили Компьен, форсировали Уазу и, тесня союзные силы, 1 сентября завязали бои с арьергардами французской 6-й армии и английских экспедиционных сил в 30 милях от Парижа. В тот же день документы, найденные у убитого германского офицера, дали французам информацию огромной важности.

«Подъехал автомобиль, — писал Альберт Фабр, вилла которого в Лассиньи, в двенадцати милях от Компьена, была реквизирована немцами 30 августа. — Из него вышел офицер с надменной и величественной осанкой. Он прошел вперед один, офицеры, стоявшие группами перед входом в дом, уступали ему дорогу. Высокий, важный, с чисто выбритым лицом в шрамах, он бросал по сторонам жесткие и пугающие взгляды. В правой руке он нес солдатскую винтовку, а левую руку положил на кобуру револьвера. Он несколько раз повернулся кругом, ударяя прикладом о землю, и наконец застыл в театральной позе. Никто, как казалось, не осмеливался к нему приблизиться, он действительно вызывал ужас». Пораженный явлением этого вооруженного до зубов немца, Фабр вспомнил об Аттиле. Потом ему сказали, что это был «уже пресловутый фон Клук».