— Спокойной ночи, ребятки.

Оставшись один, подумал: «Не на месте Якимцев, нет… Но, к сожалению, цепкий. Может еще выше подняться…»

Кузнецов вздрогнул, вскинул голову: Якимцев стоял перед ним.

— Все-таки вернулся?

— Понимаешь, я должен был поставить тебя в известность. Леонов, говорят, плохо с женой живет. Для коммуниста это позор!

— От кого слышал?

— Тут одна… старая комсомолка, Семенова. Я ее с первого дня на стройке знаю. Так она сказала, просила разобраться, помочь.

— Не сплетница?

— Нет. Так ничего. Только для комсомола устарела. Надо, пожалуй, сказать секретарю, чтобы поставил вопрос об исключении. Возрастной состав организации портит…

Построить на кремнегорском заводе танк — значило создать особую техническую оснастку, изготовить множество штампов, научиться делать новые детали. Молодые танкостроители внесли в конструкцию танка свыше пятисот изменений, сделали его более живучим, более огнестойким. Многие детали оказались лишними. Это ускорило процесс производства. Но вместо них рождались новые. Некогда было заказывать их на других заводах. Выгоднее было делать самим. В их числе оказалась корончатая гайка. Изготовление штампа поручили Плетневу.

— Вы у нас осуществляете связь цехов со штабом завода, — сказал ему Черкашин.

— Не слишком ли торжественно? — усмехнулся Плетнев.

— Я серьезно, — заверил Черкашин.

Давая задание Плетневу, Александр Николаевич хотел помочь ему. Плетнев, как известно, был человек замкнутый, недовольный, хотя исполнительный; ему казалось, что люди не хотят замечать его талантов. Считая себя незаслуженно непризнанным, он с некоторых пор смотрел на все насмешливо-подозрительно, говорил иносказательно. Плетнев не замечал этих постепенных перемен в самом себе; с неудовольствием замечал он перемены только вокруг себя… Он был польщен заданием, но не подавал виду и поэтому, возможно, не торопился. Семен Пушкарев, в бригаде которого монтировалась деталь, решил зайти к нему, поторопить. Плетнев принял это как личное оскорбление. Почему пришел бригадир, а не начальник сборки?

— Мне нужна деталь, я и пришел, — пояснил Семен.

Оглядев его, Плетнев решил переменить тактику.

— Вы что на меня кричите? Кто вы такой? — Он был внешне спокоен, сух, с обычной легкой желтизной в лице. — Вас бы на фронт с вашей решимостью.

Пушкарев побагровел до темноты щек.

— Надо будет — пойду и на фронт!

Семен хлопнул дверью.

«Не желает со мной разговаривать! — раздраженно подумал Плетнев о Леонове. — Презирает или боится?»

Мысли его невольно обратились к Наде. Да, он совершил ошибку. Надо было согласиться иметь ребенка. И в последний раз тоже глупо вел себя. Мог бы сказать ей: «Ты чем-то обеспокоена, ты ищешь чего-то… Я — тоже… Не ищем ли мы друг друга?» Прекрасная мысль!

Плетнев с грустью заметил, что прекрасные мысли приходят почти всегда с опозданием.

Через некоторое время его вызвали к Черкашину.

— Поторопитесь, Василий Григорьевич! Все взоры обращены к вам.

Плетнев обещал.

Он вернулся к себе рассерженный на нетерпеливых сборщиков. Но вызов к начальству технического отдела принял как свою победу. Поручили именно ему, потому что нужно было сделать быстро и точно. Он еще сумеет показать себя. Он еще отплатит самодельному инженеру Леонову за его презрение!

Да, сегодня на него смотрит весь завод. Он сегодня рыцарь на час. От него зависит выпуск танков в новой декаде.

И он приступил к чертежу.

Когда вечером Черкашин похвалил его за быстроту и натиск, он усмехнулся:

— К Плетневу обращаются только в случае крайней нужды. А, что там!

И махнул рукой.

Долгожданные гайки пошли из-под штампа. Сборщики обрадовались им, но случилось неожиданное: деталь не становилась на свое место — линии сечения гайки не совпадали с гранями валика. Слесарь отбросил первую гайку и взял другую, но и та оказалась бракованной. Третья и четвертая были такие же — все они вышли из-под одного штампа. Побежали выяснять: точно ли по чертежу выполнена гайка. Оказалось — точно.

Сборка машин задерживалась. Директор приказал немедленно вызвать начальника технического отдела. Черкашин не мог ничего объяснить. Нечаев крикнул:

— Зовите этого самого…

В кабинет вошел Плетнев. Лицо его стало темнее и скуластее. Он пригладил свой ежик и, остановясь у двери, спросил:

— Меня звали?

— Как получилось? — почти крикнул Нечаев.

Плетнев очень хорошо знал, о чем он говорит, но в силу привычки не сдаваться сразу, спросил, еле сдерживаясь:

— Вы о чем?

Не глядя больше на Плетнева, Нечаев приказал Черкашину:

— Заставь-ка его сейчас же все гайки перебрать. Пусть покланяется, поймет, о чем идет речь. А с чертежом выясни и доложи немедленно.

Пришлось отправиться в цех и перебирать гайки. Это была не легкая и, главное, бесполезная работа. Плетнев не мог обнаружить ни одной подходящей гайки. Его окружили слесари. Переговариваясь, они советовали то одну, то другую гайку, — может быть, подойдет. Плетнев покорно поднимал гайки, но ни та, ни другая не подходили. И он бросал их в сторону, бросал молча, боясь выругаться. Подошел Николай, мрачно и недружелюбно посмотрел на Плетнева и ушел, ничего не сказав, точно не узнал его. Плетнев был благодарен ему за это… Поблизости появился Черкашин, потом — Пушкарев.

— Радуетесь? — зло пробормотал Плетнев, увидев Семена.

— Чему радоваться? Тому, что танк задерживаем? Да жаль вас — и все!

К груде гаек приблизился Нечаев. Он давно уже отдал нужный приказ, но оставаться в кабинете в такую минуту не мог. Дорог был каждый час, дорога каждая деталь, он обязан принимать самые суровые меры к тем, кто срывает выполнение правительственного задания.

— Нет ни одной доброй гайки? — спросил он. — И что же?

— Я распорядился изготовить новый штамп, — ответил Черкашин.

После ухода директора, Плетнев, все еще сидевший на корточках у груды гаек, спросил:

— Чем благодарить собираются?

— Под суд, кажется, — виновато проговорил Черкашин и, поежившись, отвернулся.

— На торфяник! — пояснил Пушкарев.

Плетнев сначала не понял. Потом вздрогнул и побежал в управление, к директору. Не раздумывая, он распахнул тяжелую дверь и бросился в кабинет, бросился с тем отчаянием, когда ищут человека, боясь, что не найдут его, боясь неожиданно нахлынувшего одиночества.

Увидев директора за столом, на обычном его месте, Плетнев растерялся, хотя желал увидеть именно его.

Вздрогнув от неожиданного шума, Нечаев с удивлением взглянул на растерянного и бледного Плетнева.

— Что случилось?

Плетнев, не отвечая, подбежал к его столу и, упав на одно колено, судорожно схватил край синей суконной скатерти. Скуластое лицо его исказилось, и, едва не рыдая, он крикнул:

— Помогите мне жить! Помогите!

Нечаев растерялся. Встал, склонился к Плетневу, взял его за плечи.

— Что такое? Что за комедия?

И тут же почувствовал, как задрожали плечи Плетнева. Он попытался поднять его, но плачущий Плетнев все еще хватался перепачканными смазкой руками за синюю скатерть стола. Наконец отпустил ее