И таких скатологических (от греческого корня «скатос» – «кал») сюжетов в рукописях XIII–XIV вв. было немало. Карл Вентерсдорф видел в них олицетворение порока, мира, погрязшего в нечистоте, а Рут Меллинкофф – апотропеи, призванные защитить манускрипт и его владельца от сил зла (изгнание злых духов с помощью непристойности и демонстрации срамных органов)[895]. Однако более вероятно, что большинство этих сцен, часто построенных на инверсии высокого и низкого, духовного и плотского, мужского и женского, должно было вызвать ухмылку. А зад напоказ был вызывом – оскорбительным и смешным[896].

В позднесредневековых сценах Страстей мучители и палачи Христа часто бывали одеты в обноски, полураздеты или расхристаны[897]. Их представляли в распахнутых на груди рубахах, спадающих до колен штанах, приспущенных чулках или дырявых лохмотьях. Сквозь расстегнутую одежду или прорехи в ней была видна плоть: волосатые груди, кривые ноги, потные спины или руки со вздувшимися от напряжения мышцами. Например, у Рогира ван дер Вейдена (ок. 1454 г.) палач, который отрубил голову Иоанну Крестителю, сбросил красную куртку c желтой подкладкой и остался в одной рубахе. Его разноцветные, желтый и красный, хузы (штаны-чулки) свернуты ниже колен, так что мы видим голые ноги (II.4.41)[898].

У этих деталей вполне могла быть практическая, повседневная логика. Если судить по сценам казней из позднесредневековых хроник или юридических сборников, профессиональные палачи в XV в. действительно носили очень короткую, узкую и обтягивающую одежду: например, куртку (pourpoint или jaque), которая едва прикрывала зад, и узкие хузы. Во Франции такой наряд вошел в моду в середине XIV в., но вызвал гнев у ревнителей нравственности. Французский король Карл V (1364–1380), который был известен своей добродетелью и, по словам Кристины Пизанской, очень высоко ставил скромность («moult aimoit chastété»), запрещал придворным одеваться столь вызывающим образом. В 1389 г. советник покойного короля Филипп де Мезьер сетовал на то, что «дворяне, а порой и клирики показывают форму своего зада и своих тайных удов женщинам и прочим людям»[899]. В XV в. мужская одежда оставалась довольно короткой, но не такой тесной. Однако, судя по иконографии, обтягивающие пурпуаны сохранились в гардеробе слуг, рабочих, солдат и вообще людей невысокого социального статуса[900]. Кроме того, заплечных дел мастера и палачи действительно нуждались в одежде, которая не сковывала их движений, и, вероятно, в пылу работы скидывали лишнее – потому что вспотели или чтобы не запачкаться.

II.4.41. Неизвестный мастер. Казнь Иоанна Крестителя. Ок. 1510 г. (Копия работы Рогира ван дер Вейдена. Ок. 1455 г.).

Frankfurt am Main. Das Städel Museum. № 878

Тем не менее очевидно, что в сценах Страстей Христовых или на изображениях мученичеств полунагота истязателей-иноверцев явно несла в себе осуждающее послание. Она требовалась в первую очередь для того, чтобы подчеркнуть их звериную необузданность и мужицкую грубость – с расстегнутыми рубахами, подвернутыми рукавами или штанинами часто представляли крестьян, ремесленников и других простолюдинов, которые зарабатывают на жизнь ручным трудом. Кроме того, расхристанный костюм порой уподоблял палачей безумцам, разрывающим на себе одежды, или шутам, которые оголяются ради развлечения публики. Уродливые, волосатые и потные истязатели, воплощавшие торжество плоти, противопоставлялись их жертвам – Христу и мученикам, олицетворявшим победу духа.

II.5.1. Йорг Ратгеб (?). Тайная вечеря. Ок. 1505–1510 гг.

Rotterdam. Museum Boijmans Van Beuningen. № 2294

В роттердамском Музее Бойманса – ван Бёнингена хранится панель с изображением Тайной вечери (II.5.1). Ее долго приписывали эксцентричному швабскому мастеру Йоргу Ратгебу. Однако, возможно, ее написал не он, а какой-то другой художник, живший в Южной Германии в начале XVI в. Когда-то она была центральной частью триптиха, посвященного таинству евхаристии. На его боковых створках были написаны ветхозаветные сцены, в которых христианские богословы видели ветхозаветные префигурации этого таинства[901].

В центре круглого стола, за которым сидят апостолы, стоит блюдо с зажаренным пасхальным агнцем[902]. Ученики оживленно беседуют друг с другом, один из них залпом выпивает вино из огромного сосуда с длинным и узким горлышком, а другой смачно сморкается. По полу раскиданы их посохи. В дверях стоит слуга, который наливает из кувшина в кубок воду. Вся сцена напоминает скорее не сакральное действо, а веселую пирушку. На изображениях Тайной вечери, которые писали в то время в Северной Европе, вообще много повседневных и порой приземленных деталей (скажем, один из апостолов ковыряется ножом в зубах[903]). И тем не менее перед нами образ, прославляющий таинство евхаристии и изобличающий духовную порчу, которая угрожает Телу Христову.