Сейчас мы оценим вашу транспортабельность и после консилиума с военными скорее всего с вами распрощаемся. Скажу вам без особого стеснения, что нас это очень устраивает. Наша клиника никогда не нуждалась в таком наплыве чиновников, агентов секретных служб и полицейских. Последних, правда, не пускают дальше внешней стороны нашего забора, но они обложили лечебницу по периметру и отгоняют от нее журналистов, которые, как всегда, что-то разнюхали.

— Интересно, — спросил я скорее сам у себя, чем у доктора Брайта. — Почему они меня раньше не забрали?

Доктор развел руками и странно подмигнул. Ему явно не хотелось говорить лишнее. Впрочем, он тоже только догадывался, но точно не знал. Мне догадаться удалось не больше, чем через минуту, все-таки во мне сидел 30-летний.

Военные интересовались, выйду я из комы или нет. Тащить меня в свой госпиталь было рискованно и накладно: по дороге я мог отдать концы, и все затраты пошли бы прахом. С другой стороны, ничего страшного в моем пребывании у Брайта, пока я находился в коме, не было. Наверняка в палате где-то стояли микрофоны и телекамеры. Во всяком случае, их должны были поставить. Сестрица никому ничего не говорила и даже не успела выйти из палаты, не нажимала никаких кнопок, а Брайт уже тут как тут. Конечно, он сидел где-то там, откуда мое поведение было прекрасно видно. Может быть, что сидел и не он, а профессионал из какой-нибудь спецслужбы, но, заметив начало моего пробуждения, приказал доктору отправиться в палату.

Еще минуту спустя мне пришло в голову, что вообще никакой лечебницы Брайта не существует в натуре, все россказни о том, что сюда меня привезла «скорая», — брехня чистой воды, а я давно уже нахожусь в госпитале, причем не военно-морском, а каком-нибудь цэрэушном. Может быть, что и про месяц в коме мне тоже соврали — для того, чтобы успокоить. Я же знаю, что мозги у меня работали, хоть путались, но работали. Я был и Брауном, и Родригесом, и Коротковым, там мешалась настоящая реальность и придуманная, но мозги работали. И все их биотоки, или что там еще, приборы, которые вокруг меня, наверняка фиксировали. Как там этот ящик называется? Энцефалограф, что ли?

А раз мозги работали, то вполне мог включиться и язык. Он мог заговорить и по-английски, и по-русски, и по-испански с хайдийским акцентом. И Коля Коротков мог засветиться. Само собой, это должно было привлечь внимание. Если об этом не знали раньше.

Но они могли знать, а могли и не знать… Пришла сестра и принесла ланч. Доктор Брайт сказал:

— Желаю вам хорошо подкрепиться!

Сам подняться я не мог. Сестра, обдав меня симпатичным ароматом духов, приподняла изголовье, поставила поднос с ланчем на съемный столик и стала кормить чем-то с ложечки. Руки у меня тоже не действовали. Пальцы шевелились, а вот двинуть рукой (и ногой тоже) я не мог.

Чем меня кормила сестра, я не запомнил. Потому что размышлял. Кто думал, Браун или Коротков? Похоже, оба. Во мне шел скрытый от чужих глаз диалог, не спор, не перебранка, а обмен мнениями между двумя «я», Брауном и Коротковым. Между тридцатилетним матерым убийцей и двадцатилетним парнишкой, которого лишь немного подучили для настоящего убийства, но реально никого не убившим.

«Не боишься, что нас отравят?» — спросил Дик.

«А что, могут?» — Коле стало страшно.

«Думаю, что нет. Прикинем: если мы были в коме или хотя бы без сознания, то отравить нас или иным способом умертвить было куда проще. Значит, до какого-то момента мы нужны в живом виде. Знать бы только кому…»

«Наверное, цэрэушникам вашим…»

«А почему не кагэбэшникам?»

Коротков удивился, для него этот поворот был как снег на голову.

«Но мы же все-таки в Майами прилетели, а не в Адлер».

«Ты полагаешь, что КГБ в Америке не работает?»

«Наверно, работает, но утащить человека в аэропорту, среди массы народа, в присутствии полиции, таможни, иммиграционной спецслужбы. Там небось и ФБР с ЦРУ паслись, и еще кто-нибудь».

«Допустим. Но давай-ка подумаем, как все это выглядело там, в аэропорту. Тут этот пузан сказал, что мы потеряли сознание у трапа самолета. Неправда, я помню, что вошел в аэропорт. Ты помнишь что-нибудь?»

«Ничего. Все помнишь только ты. Я еще не очнулся».

«Верно. Еще раз повторю, мы вошли в здание с Марселой. Я держал ее под руку, она шла сердитая и злая, наверно, думала, что вот-вот подойдет Киска и попросит ее убраться с дороги. Но тут, подходя к паспортному контролю, я услышал, что предыдущий „Боинг“, то есть тот, где летели Киска и прочие, пропал. И вот тут мне стало плохо. Начало биться сердце, бросило в жар и так далее. Дальше провал, потом… ты появился, и началась вся эта катавасия. Мы поняли, что нас двое в одном черепе плюс призрак Анхеля Родригеса. Или Рамоса».

«Ну и что? — перебил Коротков. — КГБ-то тут при чем?»

«А при том, что надо представить себе то, что произошло в тот момент, когда я упал. И отчего я мог свалиться — это тоже надо прикинуть. Да, конечно, нервишки у меня могли сдать. Как-никак ни Киска, ни Мэри, ни Синди, ни Соледад для меня не чужие. Что-то могло сработать, я мог плюхнуться в обморок. Но не думаю, что надолго. Думаю, что свалиться мне помогли. Могли стрельнуть из авторучки иголкой с быстро действующим снотворным или парализантом. Например, те, кто говорил о том, что „Боинг“ с Киской пропал. Это совершенно бесшумно и незаметно… Дальше. Я падаю. Это впечатляет, верно? Шел-шел здоровенный парень и вдруг упал. Визг, шум, крик, пассажиры собираются в толпу, все службы бросаются наводить порядок, и тут являются трое в одежде медиков „скорой“, с капельницей и кислородной маской, расталкивают зевак и укладывают пострадавшего на носилки, загружают в фургон, включают сирену и уносится со скоростью семьдесят миль в час. „Скорая“ въезжает во двор какой-нибудь частной виллы, потом выезжает пустая или не выезжает вовсе. Вместо нее наше с тобой тело переодевают в новую одежду, сажают в автомобиль и везут в порт, на стоянку частных яхт. Из автомобиля два заботливых телохранителя ведут подвыпившего хозяина на яхту — так это выглядит со стороны. Потом яхта заводит мотор и уходит якобы на Багамы, но на самом деле оказывается на Кубе. Еще полсуток — и мы в Москве».

«Так что же, — удивился Коля, — этот Брайт, сестры и все прочее — липа?»

«Очень может быть. Я пока не вижу, на чем можно поймать ваших чекистов. Обстановка очень похожа на американскую, скорее всего настоящая. Приборы, лекарства, посуда, часы, одежда… Обивка пола тоже сомнений не вызывает. Только одно сомнение — окна закрыты жалюзи. Возможно, это сделано, чтобы не тревожить больного резким светом, а возможно, чтобы он не заметил чего-то за окном. Потому что это „что-то“ не вписывается в интерьер „американской лечебницы“.

«По-моему, ты, Браун, уж очень напридумывал».

«Это не я придумал, это ты придумывал, а я только помогал тебе своими знаниями и опытом. Фантазия у тебя богатая. Но версия эта вполне реальная и фантастики в ней немного».