— Ну, не совсем, конечно, расходов потребуется достаточно много. Но в целом мы, кажется, находим общий язык.

— Не спешите, я еще не закончил. То, о чем только что говорилось, — это официальная сторона дела. Да, с таким проектом в папке я могу пойти к президенту или госсекретарю. Но я думаю, что там, в их аппарате, сидят весьма неглупые аналитики. Они не откажут себе в удовольствии представить дело так, что у президента засохнут все чернила в «Паркере». «Где гарантия,

— скажут эти ребята, — что первыми «зомби» не окажемся мы сами и вы, господин президент?» И будут правы. Ваш проект — палка о двух концах. Один конец вы держите в своих руках, а другим сможете дубасить кого угодно. Все ниточки намотаны на ваши пальцы. В том, что это не так, вам не убедить даже самого себя. Поэтому тот проект, который я держу в руках, подавать куда-то вверх нельзя. Это самоубийство. В лучшем случае вас возьмут под такой контроль, что вы не сможете и шагу сделать самостоятельно, причем управлять вами будут с нескольких точек, у которых будут или могут оказаться взаимоисключающие интересы. У кого-то хватит решимости вас убрать, поверьте мне, это очень легко, если очень хочется.

— Как я уловил, все это преамбула к какому-то деловому предложению? Я вас верно понял, сэр?

— Хм… Вам в проницательности не откажешь. Да, я, пожалуй, готов вам кое-что предложить. Ваш проект я оставляю у себя. Его перепишут на дискету и закодируют так, что мало кто сможет с ним ознакомиться. Все оригиналы и черновики мы уничтожим. Президент получит от меня что-нибудь достаточно безобидное и не имеющее ничего общего с вашей подлинной программой. Возможно, мы создадим какой-нибудь благотворительный фонд под ничего не значащим названием, в который будут поступать пожертвования от неких бескорыстных людей, от которых будет зависеть МНОГОЕ. Вас они интересовать не должны, с ними буду иметь дело я, а вы будете получать средства для финансирования той программы, которую задумали…

— И вы будете контролировать ВСЕ? — осклабился — мне так представилось — Хорсфилд.

— Я буду контролировать вас, мистер Хорсфилд. И только я! Это удобно, вам придется беспокоиться только о том, как не испортить отношений со мной. Если вам будут по каким-то каналам поступать иные, даже очень выгодные, предложения, вы должны будете немедленно информировать меня. Надеюсь, вы понимаете, что у меня будет возможность получать информацию и минуя вас, а потому рекомендую вам не проявлять забывчивость и неискренность. Думаю, что право прямого доклада президенту, которое вы получите на днях, должно будет убедить вас, что для меня в этой стране нет ничего невозможного.

— Вы даете мне такое право?

— Да. Для того, чтобы контролировать вашу искренность. Будьте уверены, мне это не повредит.

— Вы оговариваете себе серьезные гарантии… А мне остается только поразмышлять о своих. Знаете, я даже не вижу, чем мои интересы могут быть защищены…

— Ваши интересы могу гарантировать только я. И ваша полная готовность к честному сотрудничеству. Разве вы еще не поняли, Хорсфилд, что у меня достаточно возможностей в этом мире? Ваша деятельность в компаньонстве с мистером Купером-старшим дает мне столько козырей против вас и против него, что, если бы я пустил их в ход, с вашей карьерой было бы покончено. Эти компьютерные игры, как бы хорошо они ни были обставлены и замаскированы, уже засвечены. Вас совершенно легально можно стереть в порошок, засунуть в тюрьму и только там, в порядке милосердия, пристукнуть. Но я не намерен препятствовать вам. Пожалуйста, работайте. Сорок процентов — ваши, а остальным, уж извините, попробую распорядиться я. Двадцать вам, двадцать Куперу — это вполне достаточно.

— Что ж… Выбора у меня нет. Я вынужден согласиться.

…Не знаю, отчего этот разговор представился мне именно таким. Очень возможно, что ни фразы, ни обороты речи, ни интенсивность диалога не соответствовали тому, что было в действительности. Ведь все у меня в нашей общей с Брауном голове рождалось из догадок. Тем не менее смысл и суть разговора иными быть не могли. Когда он состоялся? Думаю, что накануне того, как Браун был вселен ко мне в башку, а я стал человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.

Воображаемый диалог мистера X или Y с мистером Хорсфилдом выстроился у меня в голове за то время, пока я отдыхал после приема пищи. Браун, судя по всему, вообще проспал все это время. Те мозговые клетки, которые он себе отхапал, отдыхали, а мои исконные, коротковские, сочиняли, анализировали, придумывали. Изредка выдергивали из памяти Брауна нужный материал и цепляли его в свои логические построения. Тем не менее как целое, как индивидуум он дрых. На это время я был Коротковым. Однако Браун, проснувшись, уже знал о том, что я выдумал.

Отдых нарушило появление целого кагала лекарей. Их было с десяток, не меньше. Дам среди них было немного, а вот в двух или трех точно угадывались армейские костоправы-костоломы. Это были ребята из той славной когорты, о которых в армиях всего мира ходят анекдоты, начиная со времени Швейка или даже древнее. «Доктор, вы мне здоровую руку пилите!» — «Ладно, сейчас отпилю и за другую возьмусь!» Или: «Доктор, у меня астма!» — «Поставить клистир!» — «Доктор, вы не поняли, у меня бронхиальная астма!» — «Бронхиальная?! Двойной клистир!» Ну, наконец, что-нибудь вроде: «Доктор, у меня мозги не в порядке!» — «Сейчас схожу за кувалдой!» К моему случаю, кажется, последняя шуточка могла иметь самое прямое отношение.

Брайт смотрелся посреди этой эскулапии жутко интеллигентным человеком. Для начала, не обращая на меня внимания, лекари сгрудились у приборов. Я был весь облеплен датчиками, и все, что творилось у меня внутри, эти приборы регистрировали и записывали. Брайт давал малопонятные пояснения. Именно там я своими ушами услышал слово «интротрансформация», которое как-то непроизвольно послышалось мне в воображаемой беседе Хорсфилда с его патроном. Латынь вообще сыпалась как из мешка, к тому же доктора галдели, как стая ворон, и понять из их болтовни хоть что-то я не сумел. А вот Браун

— смог.

«Поздравляю тебя, парень, — сказал он Коле Короткову, — мы не в ЦРУ и не в КГБ. Сейчас эти парни решают, сколько нам еще жить. Думаю, что мне теперь лучше притихнуть. Не знаю, сумеем ли мы их надуть, но попробовать надо».

«Мы у Хорсфилда?»

«Во всяком случае, там, где все это начиналось. Хорсфилд скорее всего все-таки загнулся. Я слышал его голос на подлодке, хотя в лицо не видел ни разу. Его здесь нет».

«А почему он должен быть здесь?»

«Потому что без него не стали бы решать вопрос о прекращении эксперимента, если бы он был жив».

«А этот… мистер X или Y — он здесь, как ты думаешь?»

«Вот это вопрос! По идее он здесь, но вычислить его трудно. Вряд ли это Брайт — тот скорее ведущий исполнитель. Он сейчас больше отчитывается, как мне кажется. В таких случаях надо смотреть, кто больше задает вопросов».

«Да они все, по-моему, только и делают, что спрашивают».