Неделя прошла быстро в занятиях и в репетиторстве с учениками. В субботу, как только начало темнеть, Иван был уже возле дома, нагруженный кульками с едой и бутылкой вина, помня девичью радость от такой заботы в прошлый визит. Надя открыла дверь сразу, едва он постучал, и, видимо, ждала. Иван выложил покупки на стол, разделся и молча сел на стул, не зная, как вести себя дальше. Надежда поняла его сомнения, подошла, и, наклонившись, прижалась к щеке, показывая тем самым, что всё случившееся с ними неделю назад, сохранилось и требует продолжения.

Иван порывисто обнял девушку, страстно поцеловал несколько раз, и в один миг они разделись и оказались в кровати, так и не сказав друг другу ни слова. Ему хватило выдержки на ласки и поцелуи и лишь почувствовав сильное желание Надежды, он овладел ею, ощутив трепет и чувственность девичьего тела в своих объятиях.

Надежда снова вела себя раскованно, отдаваясь с нескрываемым желанием почувствовать мужчину полностью со всей страстностью привыкшей к этому женщины, что вызвало у Ивана незнакомое ему чувство ревности, быстро заглушённое нарастающей страстью обладания. Надежда тоже полностью предалась чувственной сладострастности, подрагивая всем телом, и вскоре любовники застонали на пределе чувств, судорожно лаская и целуя друг друга.

Надежда укусила Ивана в плечо, сжав его своими объятиями, и они содрогнувшись в высшей степени наслаждения, разом обмякли телом и душой в потоке взаимной удовлетворённости собою, ощущая, как жаркая истома поднимается от их соединившихся чресел к голове и разливается тёплой волной по всему телу, поглощая все остальные чувства, мысли и ощущения.

Иван очнулся от сладостной дрёмы, почувствовав, как девушка выскользнула из его объятий, встала, оделась и пошла хлопотать в закутке, готовя праздничный ужин из принесённой Иваном снеди. Вскоре закипел самовар, и Надежда ласково толкнула Ивана в бок:

– Вставайте, мой господин, кушать подано! – Иван, притворившись спящим, открыл глаза и, подключившись к игре, ответил: – Барин хочет, чтобы ему подали в постель, пожалуйста!

– Нет, нет, никаких постелей, – возмутилась Надежда, – постель у нас не для еды, а для наслаждений, и в книжках пишут, что в постель должен любовник подавать любовнице завтрак, а не наоборот. Вставай, лежебока, а то сама всё съем, – я голодная, как волчица!

Иван встал, надел брюки, рубашку и носки, умылся из рукомойника и сел за стол, который, как умела, сервировала Надя. А умела она немногое: нарезать ветчину, сыр, колбасу, разложить кусками нарезанную копчёную рыбу, поставить чашки для вина и чая, поскольку рюмок в этом доме не было, и расставить обеденные приборы на двоих. За годы жизни в пансионе она не имела практики организации домашних застолий, хотя классная дама несколько раз давала им уроки сервировки, говоря, что учительница должна уметь красиво убрать стол, не рассчитывая на прислугу.

Иван тоже не был избалован высшим обществом, а жизнь в деревне и вовсе приучила его к аскетизму в еде, поэтому этикет не имел для него никакого значения. Он прошёлся в носках на кухню, поскольку ни тапочек, ни какой другой мужской обуви для дома здесь не было, открыл бутылку вина, проткнув пробку внутрь, потом вернулся, налил вина в чашки и сказал тост:

– Милая Надя, я предлагаю выпить нам вместе за то, что мы встретились, за то, что случилось с нами, за то, что нам хорошо вместе, и надеюсь, что мы подружимся не только в постели, как мужчина и женщина, но и в жизни, как родные и близкие люди, и чтобы эта дружба никогда не кончалась!

Они выпили на брудершафт, расцеловались, и Надя, раскрасневшись от вина и намёка Ивана на их долгую совместную жизнь, принялась с аппетитом уплетать приготовленные ею блюда. Они выпили ещё по чашечке вина, расцеловались, перекусили и принялись пить горячий чай с конфетами, что принёс Иван.

– Я так люблю сладости, – говорила Надежда, разворачивая одну конфету за другой. – Я успел это заметить в постели, – пошутил Иван над девушкой, которая вдруг засмущалась, и, отложив конфету в сторону, замолкла, опустив глаза.

– Ну не обижайся, я неловко пошутил, – оправдывался Иван. – Всем известно по жизни и из книжек про любовь, что все девушки любят сладкое, и в этом нет ничего дурного, а только хорошее, прости меня, больше я не буду смешивать любовь и еду вместе.

Надя вновь оживилась, и их ужин прошёл в полном согласии чувств и слов.

Потом возлюбленные вновь объединились в постели и, прижавшись телами на узкой кровати, заснули, удовлетворив и голод, и плотскую страсть.

Утром, пробудившись в остывшей за ночь комнате, Иван снова ласкал Надежду по всем заповедным местам женского тела и, разгоревшись страстью, добился близости, но без взаимности завершения чувственности: она благодарно воспринимала его объятия и движения, но не испытывала острого влечения, поскольку прежним – первым любовником, не была приучена к сеансам утренней любви.

Иван, поняв, что страстность Надежды не раскрывается полностью утром, и излив своё желание без остатка в лоно девушки, решил впредь не заниматься утренней любовью, чтобы не повредить интимным ощущениям Надежды в полной их мере.

Далее их встречи проходили в том же порядке, по субботам, если соседка Таня уезжала на выходной к родителям, а пару раз Иван приводил Надежду в свою комнату, когда его сосед по жилью тоже уезжал по своим заботам на пару дней.

Прошло два месяца подобных встреч, любовная страсть несколько улеглась, но духовная общность ещё не наступила: из-за недостатка общения – как думал Иван. И он, с мужской настойчивостью, решил разнообразить свидания с Надеждой, и проводить их не только наедине, но и на людях в обществе.

В очередное воскресное утро, пробудившись рядом с Надеждой и позавтракав остатками вчерашнего ужина, Иван не ушёл репетировать, как обычно, а предложил Надежде пройтись вместе в центре города по магазинам и присмотреть кое-какую одежду для неё и для себя тоже.

– Понимаешь, Надя, уже весна, скоро наступят тёплые дни, а у тебя нет приличного платья, как я заметил, да и у меня нет костюма для выхода, кроме студенческой формы, для которой я несколько староват. Ты ведь знаешь, что я поступил в институт после учительства, и поэтому старше почти всех своих однокашников. А ты – совсем молодая и прекрасная во всех отношениях девушка, ходишь в форме учительской семинарии, которая скорее к лицу монашке, чем юной деве.

Я скопил немного денег и, надеюсь, их вполне хватит на нашу экипировку, как сказал бы мой отец, бывший офицер. Кстати, я написал ему, что