— Американский солдат подарил? — спросил я его.

— Ни фига! Ты меня что, за фрочо принимаешь?

— Я этого не говорил, — спешно ответил я, проявив еще большую гнусность в своем стремлении угодливо заверить Пино, что в его претензии на мужественность не было ничего предосудительного. Я боялся, что он откроет дверь и сделает мне ручкой, несмотря на то что он вальяжно развалился в кресле и внешне не проявлял никакого желания отстаивать свое достоинство, разве что на словах.

Виа дель Маре проходила рядом с моим домом. Я мог бы даже разглядеть на занавеске тень мамы, которая ждала меня у окна. Ночь вроде бы была не слишком холодная для этого времени года. Разве что дождливая и промозглая. Но мягкая ли, нет, это была ночь всех святых. Температура была не выше двенадцати градусов, а я, вместо того чтобы заехать в свою теплую и уютную квартиру и закрыться с Пино в одной из трех спален, мчался, как разбойник, сквозь мглу и ветер. В пятьдесят три года секс оставался для меня постыдным, подпольным занятием, раз я по-прежнему отделял его от семьи, от дома, от мамы, раз кровать, в которой меня будила мама, не могла стать постелью, в которой я предавался наслаждениям. К тому же, вспомнив восклицание Пино, который прикуривал в тот момент маленькой газовой зажигалкой «Мальборо», я подумал, что в Риме всегда можно найти крышу над головой на час или на месяц. Почему бы мне, если я не хотел ехать на виа Евфрата, не довольствоваться номером в отеле? Почему, при тех миллионах, что я зарабатывал, мне никогда не приходило в голову снять или купить однокомнатную квартиру? Зачем мчаться из Рима и бросаться на грязную, вытоптанную землю Идроскало? Неужели я мог заниматься любовью только в трущобах, в так сказать идеальном сопричастии с нищими и униженными, вдали от буржуазного квартала и той роскошной квартиры, в которой я жил?

Два противоречия, сводящиеся к одному, — подумал я с горьким чувством собственного поражения. Если мне было нужно увезти Пино дождливой ночью 1-го ноября на грязный унылый пустырь, то только потому, что я еще не сумел гармонично свести все свои жизни в одну цельную и единственную жизнь. Любовь оставалась для меня тем, что следовало делать в стороне, на помойке бедных окраин, инкогнито, отбрасывая свой двойной статус любящего сына и интеллектуала. В пятьдесят три года! Тут немудрено захотеть самому отдаться в руки палача, будь он хоть вполовину прекраснее моего юного попутчика.

Между тем, я, чтобы скрыть свое волнение и по профессиональной привычке, попытался разговорить его. Он отвечал обрывисто. Мне удалось узнать, что ему семнадцать с малым лет, что он жил со своими родителями на виа Тибуртина, в Сеттевилле, откуда на 209 автобусе он за полчаса добирался до вокзала. Отец работал служащим в магазине осветительных приборов на виа Аренула, сестра — продавщицей в мясной лавке сети «Стар», мать — домработницей на полставки. (Я был тронут этой деталью, памятуя о нашем приезде в Рим, когда маме приходилось убираться и мыть посуду в чужой семье.)

— А ты?

Он пробовал работать на станции техобслуживания рядом с Колизеем, затем подмастерьем у своего дяди булочника в Гарбателле. Одна неделя в тюрьме Казал Бручато за угон машины. В понедельник 3 ноября он начнет работать помощником в колбасной лавке. Вечера — у телевизора, друзей — мало. Спал в гостиной на откидывающейся кровати, которая днем поднималась к стене и использовалась как книжный шкаф.

— И какие книжки в этом шкафу стоят?

— «Кричащий металл», «Джонни Локан», «Текс», «Тополино», вся серия «Тирамоллы» и «Коррьере деи пикколи».

— Ну если моя старушка забудет купить мне свежий номер!

Единственное краткое мгновение оживления в его отрывистом рассказе, который он нехотя процедил сквозь зубы. Я еще не слепой, чтобы спутать с моими былыми рагацци этого проституированного жиголо, неспособного даже улыбнуться. Выросший на месте боргатов, неподалеку от Пьетралата и Понте Маммоло, но бесцветный, надменный, угрюмый, гордящийся своей встроенной кроватью и стыдящийся своего будущего хозяина-колбасника, раздираемый между желанием почваниться полученными в школе рудиментами знаний и злостью за свою необразованность, обрекавшую его на работу в подчинении, безнадежно совращенный недосягаемыми моделями, которые предлагали ему герои его комиксов и кумиры его голубого экрана.

Я вынул из коробки из-под перчаток пакетик «Kleenex», чтобы высморкаться, на что Пино сморщился в темноте в мою адрес.

— Кстати, не рассчитывай на меня, если будешь делать бомбу.

— Бомбу?

Он довольно уклончиво объяснил мне ее рецепт: прессованный жевательный табак смешивается с мелко измельченным стеклом. От стекла во рту и на языке образуются микроскопические порезы.

— Ты жуешь, жуешь, в общем, никотин сразу попадает в кровь, и сердце начинает ухать как отбойный молоток. Короче, если б ты даже без пушки был, мужики заползали бы на коленях и просили бы у тебя прощения. Это мне Арнальдо рассказал, говорит: «Попробуй, тебя как громом шандарахнет. Я, говорит, когда принимаю, мне сам Казанова ни сват, ни брат». Да, спасибо! Знаешь их последнее изобретение, ну, этих фрочо?

— Расскажи.

— Короче, кольцо, чтоб стояло.

— A! cock-ring. Это в Америке придумали.

— В Америке, не в Америке, а педикам нравится.

После этого он откашлялся с таким самодовольным видом, от которого я, наверно, должен был его возненавидеть. Но мне хотелось прощупать его поглубже.

— Ты часто бываешь… в баре, где я тебя встретил?

— Да так… Я не завсегдатай. Папаша мне отстегивает штуку в день. На тысячу лир в день мне не разжиться. Не надо принимать меня за того, кем я не являюсь, ясно, да? — добавил он угрожающим тоном. — Меня никогда не застанешь за стойкой с бокалом светлого, это к тому же, чтоб ты знал.

— Бокалом светлого? А, ну да! это пароль.

— Да я просто ненавижу пиво.

— Ну ты ведь поехал со мной? Знаешь, какой уже час, чтоб ездить на машине с незнакомым человеком?

— Ну и что? Это без маза! Туда-сюда, я не говорю, но это без маза. Фрочо надо родиться, это как негром или евреем, — заключил он с презрением.

У излучины реки в темноте показались еще освещенные окна рыбацкого ресторана «Светлый Тибр», куда я частенько заходил отобедать пиццей с Нилетто, с Эльзой и Сандро.

— Тормозни, — резко буркнул Пино. — Я хочу есть.

Я остановил машину в сотне метров за рестораном на обочине погруженной в темноту дороги. Пино споткнулся о булыжник и выругался. Хозяин, мой старый знакомый, радостно сообщил нам, что у него осталось полкурочки по-домашнему.

— Вам повезло, я закрывался через пять минут.

— Ты принеси мне пива, — сказал я ему. — Я уже ужинал. Темного! — с умыслом добавил я, надеясь, что это позабавит моего визави.

Но Пино угрюмо погрузился в созерцание своего кольца, и, как только ему подали ужин, уткнул нос в тарелку и начал молча есть.