Стремление к обособлению личного пространства существовало на всех этапах развития человечества. В условиях максимально открытой личной жизни всех членов рода, племени, общины определение личного и сокровенного сопровождалось различными знаками. Например, у эскимосов водруженное над юртой лассо являлось очевидным предупреждением всякой попытки нарушить личное пространство человека, занимающегося в это время любовью в обозначенной юрте.

Следующим шагом в ограничении личного пространства у древних народов стала защита личности родовой элиты — вождей (царей), жрецов (шаманов), знати в целом: «Личность жрецов, храмы и их имущество были строжайшими табу, т. е. считались не только священными, но и строжайше неприкосновенными»[662]. И только со временем подобное табуирование личного пространства распространилось на всех членов рода, на всех общинников, превратившись в конечном итоге в твердые законы, стоящие на страже личного пространства и имущества. Особенно жестко карало малейшее посягательство на чужую территорию древнее законодательство. В Древней Греции — это законы Драконта, предусматривающие жесточайшие наказания вплоть до смерти за малейшее нарушение прав собственности и неприкосновенности личности человека, а в Древнем Риме — не менее знаменитые и не менее суровые Законы Двенадцати таблиц.

Требование соблюдения чужих границ воспитывалось в Европе веками. «Наша свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека» — эта крылатая фраза, которая сегодня являет собой главную демократическую ценность, прозвучала еще в XIII веке. Высказывание принадлежит одному из французских депутатов, оппонент которого в суде, размахивая руками, задел кончик его носа: «Ваша свобода размахивать руками заканчивается там, где начинается свобода чужого носа»[663]. А во вступлении к Конституции Франции 1891 года под названием «Декларация прав человека и негражданина» мы уже встречаем такую формулировку: «Свобода — это возможность делать все, что не приносит вреда другому»[664].

В наиболее полной мере право защищать свое личное пространство реализовалось в англосаксонском законодательстве. Внимание к интересам отдельной личности, защита ее от произвола властей проявились уже в Великой хартии вольности (1215)[665]. Именно с этого момента человечество начинает утверждать поистине великий принцип подчинения всяких властей нормам действующего права, вплоть до признания за населением права на вооруженное противодействие в случае несоблюдения этого принципа.

Одним из следующих шагов в направлении защиты жизненного пространства простого человека в Англии стало законодательное оформление так называемой Доктрины крепости (1604), которая защищала неприкосновенность жилища от любого несанкционированного законом проникновения с правом на защиту, вплоть до вооруженного отпора. Именно тогда появляется всем известное выражение: «Мой дом — моя крепость».

И наконец, долгий путь к защите личного пространства в англосаксонском праве увенчивается знаменитым «Хабеас корпус акт» от 1679 года. «Habeas corpus — ты можешь иметь тело (неприкосновенным)» — это категорическое требование законности всех процессуальных действий при задержании подозреваемого.

Хабеас корпус — формула, четко ограничивающая границы личного пространства, преступить которое не дозволено никому, — не единожды обыгрывается в литературе. Отстаивая интересы подзащитных, герои детективов Чейза, Стаута или, скажем, Чандлера то и дело упоминают сакраментальное: «Хабеас корпус», — и этого оказывается достаточным, чтобы унять рвение чрезмерно ретивых полицейских.

Как это делает, например, блистательный Ниро Вульф, когда осаживает комиссара Кремера, не только осмелившегося нарушить личное пространство знаменитого детектива, но и угрожавшего ему и его помощнику Арчи Гудвину:

«— Вы — беспардонный лжец! — раздраженно заявил Вульфу Кремер.

Подбородок Вульфа вздернулся вверх как минимум на восемь дюймов.

— Мистер Кремер, — сказал он холодно, — я устал от вашего визита. Мистер Гудвин не выкинул вас отсюда, когда вы только вошли, поэтому я предлагаю вам самому уйти, не дожидаясь приглашения. Пределы ваших прав и возможностей вы знаете так же хорошо, как и я.

Он отодвинул кресло от стола и поднялся.

— Если вы утверждаете, что я лгу, докажите это. Но если ваши действия и в дальнейшем будут подобны тем, какие вы себе позволяли сегодня, когда ворвались ко мне в дом во время еды, я буду врать вам и днем, и ночью… Ну, а коли бы вы ОСМЕЛИЛИСЬ — а мне показалось, что у вас было такое намерение, — задержать Гудвина в качестве свидетеля, то вот бы где вы поучились искусству вранья! И я не стал бы добиваться его освобождения под залог, нет, я бы допек вас при помощи „хабеас корпус акт“! Вы бы незамедлительно получили предписание о представлении арестованного в суд для рассмотрения законности его ареста!»[666].

Завершение этой сцены — вполне закономерно с точки зрения англосаксонской практики защиты личного пространства человека. Бравый инспектор ретировался.

В обществе, где неприкосновенность жилища, защита личного пространства и самой жизни являются непреложным законом, по-другому и быть не могло. И не только в пределах действия норм англосаксонского права, но и во всем цивилизованном мире.

Сегодня мы живем в мире открытых границ; переезжая из одной страны в другую, путешественник иной раз не может понять, миновал он уже рубеж или еще нет. Но и люди, и государства стараются сохранить свою идентичность, подчеркнуть свои национальные особенности. И общий принцип жизни человека как существа общественного предполагает сохранение — даже при самых тоталитарных системах — некую степень индивидуальной свободы, некий минимум миниморум (самое меньшее) личного пространства.

Каждый живущий на Земле человек уникален. Один из самых деятельных гуманистов ХХ века, немецкий философ и врач, лауреат Нобелевской премии мира Альберт Швейцер определил главный принцип этики как «благоговение перед жизнью»[667].