— По твоим глазам. По походке. Разве может от дервиша скрыться такое?

Она засмеялась, и он засмеялся ей в ответ.

— Ты и вправду самая красивая девушка в этом племени, — раскрыл он перед ней свою душу. — В этом Вау и, возможно, во всей Сахаре.

— Красивей, чем Тафават? — прищурила глаз она.

— Ха-ха!..

— Я знаю, ты смел, когда хочешь пленить сердца невинниц, ты что, любить меня вздумал?

— А кто ж такую стройную, как ты, не полюбит? Ты повыше ростом будешь, чем самый крупный великан с Идинана. Вот только Уха — слепой гордец!

— Все девушки нашего племени стройные, все девицы в Сахаре стройными будут. Девушки из племени на рост великанов не оглядываются. Одного великого роста, знаешь, недостаточно!

Муса вспыхнул, заговорил оживленно:

— Подожди-ка, подожди. Чего тебе не хватает? Знаю я, что тебе хочется заставить меня поддаться соблазну. Это загадка, что валит с ног всех гордецов напыщенных, завернутых в яркие ткани. Сокровище скрытое, без которого ни одна женщина в Сахаре не может обойтись. Только клянусь тебе, этот драгоценный металл ничего твоего не умаляет. Секрет не в том, где соблазн, не в драгоценностях разных, а в… Ухе! Это он гордец и слепец!

— Однако ж он не видит ничего притягательней нашей принцессы привлекательности. Вечеринка вожделения пробудила в его груди древнего гуля, и за этим чудовищем потащился он как борзой пес.

— Потому что — слепец. Вот еще одно доказательство.

Она сделала несколько шагов ему навстречу. Ее взгляд опережал ее, вскрылось и тайное намерение:

— Скажи мне, скажи — ты видел бурдюк? Ты действительно бурдюк видел?

Он утвердительно покачал головой. Вспомнил месиво червей, жира, ядовитой слизи и — поник головой.

— Расскажи мне про бурдюк, — произнесла она кокетливо. — Я явилась, чтобы услышать рассказ про бурдюк. Что, вправду эти черви плоть мертвеца ели? И тучи мух на нем возились, как рассказывают? И из тела всякая жидкость выделялась — желтая или там, зеленая?

Он поднял голову и — увидел змею. Его охватила дрожь. Это было безумие — как вдруг эта мерзкая, скользкая, извивающаяся безногая тварь возникла и обратилась в такое женственное, нежное создание?! В стройную Тамиму. Она угнездилась во чреве, вытянулась в ее рост, влилась во все тело — в ее овальное лицо, два любопытных глаза, горящих, игривых, ненасытных, во всю эту стройную человеческую фигуру. Тамима — змея! Женщина — это змея. Женщина убила глашатая. Баба его ужалила. Она ему отомстила. Отомстила потому, что он прозрел ее чрево своим невидящим зрением и пустил слух о гнили, которую он увидел, и его проглотила ее пресловутая красота, пронзило ее самомнение. Теперь он вдруг понял, что глашатай не умер от укуса змеи. Глашатай умер, отравленный ядом самки. Эмиры, или Тамимы, а может, их обеих вместе, они подчинили себе вечную приятельницу и натравили ее, направили жало наказать глашатая. Чары Аира — вот что кроется в этой змеиной травле. Змея — посланница принцессы. Теперь он понял, почему Уха свалился в лихорадке и вновь вернулся к Тенери в качестве раба. Он понял это в одно мгновенье — озарение, которым обычно Аллах наделяет лишь своих пророков или особых уполномоченных. Змея — это женщина. Ха!

Побледнев, он произнес:

— Да. Я видел всю эту гниль. Однако… Подожди. У той змеи — все черты Тенери!

Он пошел в Вау повидать принцессу.

Она его визит приветствовала. В ее очаровательных, полных коварства глазах он увидел искреннее ликование. Она усадила его на ковер и спросила:

— В Аире мы называем подобных тебе самыми опасными колдунами. Опаснее магов.

Она простерла перед ним свою натертую хной руку, раскрыла ладонь ему в лицо и начала перечислять его победы, загибая кончики пальцев.

— Одним ударом ты избавился от врагов: гадалки, потом имама, потом… потом самого кади Бабы. Кто еще в состоянии этак одним ударом расправиться со всеми такими вот — кроме величайшего колдуна?

Он ответил весело:

— Ну, разве осмелятся колдуны соперничать с величайшим, который и их всему чародейству обучил?

— Что ж, ты признаешь, что ты — величайший из всех, обучивший их колдовству?

— Упаси господи! На Аллаха уповаю. Самый великий из них — это Аллах, он стоял рядом с Мусой и вселил дух в его посох, чтоб тот обратился в змею, пустившуюся за другими и проглотившую змей всех прочих колдунов. Аллах сподобил меня стать перед лицом мятежника. Однако осталась еще змея, которую не вобрал в себя пока мой посох!

— Сообщи же мне, какую это змею не смогла переварить кобра дервиша. Скажи-ка побыстрей, чтоб я не умерла с любопытства!

Муса рассмеялся. Сказал с ехидцей:

— Тенери. Змея-волшебница Тенери.

Она тоже рассмеялась в ответ, очаровательно откинув назад голову. Заговорила:

— Ты же знаешь, я никак волшебством не занимаюсь.

— Все девы Аира — волшебницы.

— Вправду?

— Да. Если даже не чарами колдуний владеют, так чарами красавиц.

— Язык твой — что мед. На две половинки разделен, как жало змеи, и речи сладкие говорить мастак, что девицам по сердцу. Ничуть не странно, что вижу я — все женщины здешнего племени подпали под твои любовные чары!

— Ха-ха-ха!

— Не смейся. Я говорю серьезно.

— Этот несчастный влюбленный во всех женщин впал во страсть к одной женщине за всю свою жизнь, а она направила его посланцем к своему возлюбленному в горы… Ха-ха-ха!

Она шарахнулась в сторону. Двинулась прочь, туда, где с освещением в доме было послабее. Остановилась в углу и сказала, не оборачиваясь:

— Не надо! Забудь. Благородный всадник тот, кто обладает способностью забывать. А женщина преклоняется только перед таким мужчиной, который забывает прошлое.

— Уволь-ка нас вообще от любовных страстей и расскажи мне лучше о змее, которую ты наслала, чтобы убить глашатая.

Она повернулась. Ее глаза блеснули в полумраке ниши.

— Змее!? — произнесла она с отвращением.

— Я нашел очаровательную змею у порога. Глаза такие — точь-в-точь как твои. Лицо с твоим схоже, и голова — как твоя голова. Все тело — точно как твое. Ха!..

— Между ним и мной никакой вражды не было! — оборвала она его.

— Да нет, есть вражда! — с жестокостью в голосе сказал он. — Он, что, не отобрал у тебя Уху?

— А кто тебе наговорил, что я все еще в Уху влюблена? Ты что, не напоминал мне тут, будто сам роль посланца выполнял, что мое послание передал горному козлу?

— А ты все-таки не хочешь избавиться от этого Ухи. Признайся же, ты не хочешь о нем забыть. Ты, полагаю, намерена сохранить обоих. Ты — женщина, у которой два сердца. Одно сердце — в горах, другое — на равнине. Да…