— Я не понимаю. Что это за речи такие…

— Я сказал ей, что она в опасности…

Тафават неожиданно твердо прервала его:

— Вот об этом в точности и говорят. Говорят, ты угрожал ей ударом судьбы и сказал, что она в опасности.

— Да. Говорил. И сейчас повторяю. Женщина, что колеблется в выборе между двумя мужчинами. Женщина, бегающая взад-вперед меж восточным холмом и западным бугром — ее непременно бурный сель унесет! И что — что тут неприятно? Однако ж она с лица сбледнула, вуаль сбросила радужную свою, сказала в гневе, что мужи Азгара ничего про жен Аира не ведают. Полагают, мол, будто Аир не хранит в себе ничего, кроме кладов, колдовства да магов, в то время как истинное сокровище этой области — ее женщины. Потому что женщина там предназначает себя всем мужчинам, едва на свет народится. Да. Так вот и сказала. Женщина — дар мужчинам Сахары. Удел женщины любить всех мужей. Только вижу я, что истинный удел женщины — избегать мужчин. Их целью является это — избегать… Любить. Любовь — приманка. Средство для согрешения. Для того чтоб заманить. Ха!.. Я сказал ей, что женщина меня не интересует, и она только разгневалась больше.

Она наблюдала за ним со скрытой улыбкой. Сказала:

— Она вправе разгневаться. Разве такие речи ведут женщинам? Тебе же, вроде, мудрость пристала.

— Ха. Мудрость на языках у безумцев. Мы договорились. Это то, что и безумный вождь сказал бы, будь он на моем месте. Однако давай оставим принцессу, послушай лучше, как я тебя восхвалял, Тамима, в твое отсутствие.

— Вправду ли?

— Она сказала, что ты — самая красивая девушка на равнине. Не только в племени своем, сказала. Сказала: «на равнине». Ха. Полагаю, ты можешь такой оценкой гордиться, поскольку знаешь, что это свидетельство из уст девицы знатной.

— Лиса ты! Делаешь вид, что женщины тебя не волнуют, в то время как сам изволишь щекотать их сердца речами сладкими…

— Ха!..

— А что, Уха действительно падаль глотал?

— Проклятый пастух его видел, а не я!

— Однако ж он заболел Тенери вновь. Это что, смерть глашатая тому виной, что недуг вернулся?

— Аллах знает лучше!

— Что же, чары девиц в Аире действительно такие сильные?

— Аллах знает лучше.

— Как же этого Уху жаль, если он падаль глодал безо всякой пользы. Без результата.

— На все — воля божья!

— Что-то он теперь делать будет?

— Аллах его знает.

Она поняла: он забрел далеко и канул в глубинах…

Ахамад отчаялся.

Весь Вау передавал из уст в уста, как он совершил поездку к Удаду в Тадрарт, чтобы убедить его удалиться с пути принцессы и отступиться от нее в пользу Ухи. Однако влюбленный горный козел не соглашался, упорствовал, и Ахамад грозил ему «игаиганом». На него напали трое его помощников из вассалов, он протащил его сквозь горы и пещеры на мочальной пальмовой веревке. Сосуды его головною мозга метали молнии почище тех, что отлегают от обычных тяжелых ударов при пытках. Однако здесь случилась одна неожиданность, которая изумила народ, о ней не переставая говорило все население Вау. С каждым ударом, вызываемым любым из двух пыточных жезлов, Удад подпрыгивал в воздух, точно как горный козел и хохотал диким хохотом, вполне отвечавшим горным вершинам и зевам пещер с их эхом и потаенным шепотом. Трое вассалов, участвовавших в исполнении наказания, передавали, что благородный Ахамад падал в обморок, впадал в отчаяние, отбрасывал прочь веревку, словно избавлялся от змеи, в него вцепившейся, и бежал прочь. Они по сей день не знали, были ли тому причиной ужасающие раскаты дикого хохота Удада или неясные отзвуки сводов пещер сыграли свою роль, которую Ахамад пытался скрыть.

Через несколько дней они собрались в шатре Ухи. Разожгли огонь, сгрудились вокруг. Один из вассалов решил поиздеваться над ним, открывая ему тайну:

— Перепутал ты. Ты думал, что он — дервиш?

— А какая меж ними разница? — тупо спросил Ахамад. — Дервиш что — из света, а Удад — из пламени? Оба они — сосуды из песка Сахары.

— Ты знаешь, что мы, вассалы племени, были прежде рабами ваших давних предков.

— Знаю.

— А ты знаешь, что пот рабов замешан на «игаигане» с пеленок?

— Как это?

— Игаиган — средство, изобретенное вашими жестокими предками, чтобы пытать упрямых рабов и подавлять мятежников. И раб тут вправе, в этаком положении, изобрести хитрость для облегчения наказания жестоких господ. Они начинают тренировать себе головные прожилки еще в детском возрасте, прижигая их огнем и избивая головы палками. Так что, когда ребенок подрастает, он в состоянии вытерпеть пытку и легче переносит господские наказания.

Ахамад сделал глоток воды. Прикрыл рот полоской лисама и прошептал:

— Ты хочешь сказать, что Удад воспитан с детства держать стойко рабскую пытку?

Проклятый вассал улыбнулся. Затем закончил неопределенной фразой:

— Если его мать с детства его не закалила, так, значит, он по наследству такой твердый. По природе. В крови у него это. А это, понимаешь, самая прочная в мире закалка. У такой твердости — свои тайные черты. А дервиш…

Он замолчал, присутствующие взирали на него с любопытством. Даже сам Ахамад затаил дыхание. И вассал сказал:

— Игаиган — самая жестокая пытка, какую знала Сахара. Только под игаиганом человек начинает мечтать, чтобы вовек не рождаться. Один игаиган в состоянии заставить гордого всадника пасть на колени и покрыть себя позором. Вы его никогда не испытывали — так благодарите бога!.. А я…

Его лоб внезапно пробило испариной. Он опустил голову. Натянул верхнюю полоску лисама себе на глаза. Воцарилось напряженное молчание. Рассказчик отважился:

— В игаигане этом не сама пытка жестока, а примесь унижения. Игаиган пластает ниц мужчину, унижает его, заставляет глотать унижение. А муж, вкусивший унижения, начинает самого себя презирать. А коли он себя презирает, ему лучше и впрямь умереть. Каждый удар, опускающийся на палочку, кость точит, огнем жилы жжет. В головном мозгу. Там, где все дервиши обычно прячутся. Говорят же, у них там внутри убежище. Дервиши Сердалиса называют это место «потаенным». Поэтому удары палок — это молнии, землетрясения для их убежища. Понятны тебе теперь дикие крики дервиша в тот день?

Никто не произнес ни слова. В углу палатки раздался стон Ухи. Мудрый вассал продолжал:

— Вы знаете, почему наш дьявольский кади присудил это маговское наказание? Судья из Шанкыта был знаком с тайной дервишей. Он знает, что игаинган для дервиша — страшнее смерти. Кади шанкытский хитрей и коварнее из всей породы звериной. Султан наш — единственное существо, что поняло, в чем его секрет, во всей нашей округе. Я не знаю, что сотворил бы с нами шайтан Баба, если бы продлилось его тут пребывание и остался бы он судьей во всем Вау. Укрепи, господь, веру султана!