А что вы обсуждали на предварительной стадии?

Мы обсуждали главную идею и необходимые моменты, а потом уже дома следовало рассудить, что логично, а что нет. Поскольку я все время находилась в ее квартире, обсуждение идеи не было для меня пустой формальностью.

Сколько же набросков вы делали?

Четыре, самое большее шесть. По-разному. По Марченко был один, может быть, два, но это самая малость. По более конкретным темам, как например рецензии на книги, хватало и одной, но более абстрактные темы требовали большего.

Почему вы писали статью только о Марченко, но не о других диссидентах?

Потому что он написал книгу Мои показания, которую я прочла. Он был удивителен в том плане, что был рабочим, как бы типичным коммунистическим человеком. Советы могли ткнуть в него пальцем и сказать: «Вот рабочий — он верит всему». И вот передо мной оказывается крестоносец, диссидент, ставший в тюрьмах интеллектуалом. Благодаря своему происхождению он оказался другой породы, чем остальные диссиденты, такие как Сахаров и Даниэль. Все они знали друг друга и были о нем очень высокого мнения. Он был очень настоящим.

Что думала мисс Рэнд о других диссидентах?

Она ненавидела Александра Солженицына.

Расскажите мне о мисс Рэнд и Викторе Рейзеле.

Виктор Рейзел был журналистом-новостником старой школы, проявившим выдающуюся отвагу в борьбе против толпы, профсоюзов и коммунистов, в частности во время попытки захвата последними Голливуда. Должно быть, он единственным среди газетчиков выступал против этой выходки коммунистов. В итоге гангстеры из толпы ослепили его, плеснув кислотой в лицо, потому что им не нравились его репортажи. Он никогда не переставал говорить то, что, по его мнению, было правдой.

Я встретилась с ним в Нью-Йорке, на Пятом канале, где он выступал с гостевым комментарием. Он олицетворял собой тип раздражительного, но либерального консерватора. Мы познакомились и разговорились, я нашла его очень интересным человеком, потом я рассказала о своей встрече Айн, и она поделилась со мной сведениями о нем. От нее я узнала, что он был одним из немногих газетчиков, выступивших против «голливудской десятки»[301] и всего, что творилось в это время.

Не помню, как это произошло, однако я спросила ее о том, не хочет ли она встретиться с ним для того лишь, чтобы просто поговорить о прежних временах, и она сказала: «Конечно», и он сказал: «Конечно». Его жена Элинор, чудесная женщина, водила мужа повсюду. Не помню, с чего началась наша встреча, с общего обеда или нет, но закончилась она тем, что O’Конноры, Пейкоффы и Рейзелы оказались в квартире O’Конноров. Не могу восстановить в памяти подробности разговора, однако они говорили о прошедших событиях, о том, почему молчали журналисты, и о том, что даже теперь левые захватили прессу, и о том, что отваги теперь больше нет. Оба они наслаждались встречей в той мере, в которой это было возможно, потому что Айн политике предпочитала философию, однако она была очень высокого мнения об этом человеке и восхищалась им.

Вы были возле Айн Рэнд, когда в 1975 году открылась ее болезнь.

У нее нашли рак легких. Она пошла к врачам, и они обнаружили опухоль в ее легких. Она сильно кашляла, однако болей у нее не было. Ее немедленно положили в больницу и сделали операцию. Не знаю, сумела ли она полностью выздороветь. Она надолго погрузилась в летаргию.

Почему она курила?

Она всегда считала, что наука не обладает свидетельствами против курения[302]. Она видела в госпиталях некое подобие чистилища, а не полной жизни, нечто такое, что следует пережить. В госпитале отменялась ее система ценностей. В этом месте следовало решить свои медицинские проблемы, выйти на волю и вернуться в свой мир.

Видели ли вы когда-нибудь Айн Рэнд нервничающей или испуганной?

Нет. Перед лекциями она горела энтузиазмом, но не нервничала. Она боялась некоторых, совершенно незначительных физических событий или реалий. Кажется, еще в Голливуде[303] ее едва не переехал автомобиль, и с тех пор она робела при переходе улицы. Не знаю, можно ли это назвать страхом, однако больше ничего вспомнить не могу.

Что еще вы делали вместе?

Вместе голосовали. Так как мы жили или в одном доме, или в нескольких кварталах друг от друга, то неизменно ходили голосовать на один и тот же избирательный участок и заранее договаривались о встрече по телефону. Единственный ритуал требовал дождаться мнения Нью-Йорк таймс и проголосовать за противоположного кандидата. Там всегда были рекомендации в отношении за и против.

И она серьезно воспринимала их?

O да.

Рассказывала ли она вам что-нибудь из времен своей работы в Голливуде?

Рассказывала, как побывала на элегантном званом обеде в доме Джоан Кроуфорд[304]. С дворецкими, девятнадцатью переменами блюд, разодетыми и красивыми гостями. Когда прием закончился, Джоан Кроуфорд встала и сказала: «Ну а теперь все могут сходить в уборную». Айн приводила эту историю в качестве примера того, насколько груба и неэлегантна была Джоан Кроуфорд при всей своей красоте.

Она рассказывала вам об актере по имени Адольф Менжу?[305]

Она называла его в качестве примера голливудского актера, павшего жертвой «голливудской десятки». Иными словами, он являлся антикоммунистом и при этом лишился работы. Не знаю, на какой срок, но, во всяком случае, на больший, чем «голливудская десятка».