Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То был провал правительственного обвинения. Джордж Хэй швырнул бумаги на стол, и его демонстрация удостоилась внимания со стороны Маршалла, продолжавшего наисладчайшим тоном свои рассуждения.
«Конечно, суд не превысил полномочий. — В зале стояла гробовая тишина. Все знали, что теперь гнев Джефферсона обратится на верховного судью. Как ответит верховный судья? Джон Маршалл не уклонился: — Верно и то, что суд не ушел от ответственности». С прямотой, достойной Мартина Лютера, он разъяснил свою позицию и почему он с нее не сойдет, несмотря на угрозу отстранения его от должности и гонений на Верховный суд со стороны Джефферсона. На этой последней ноте присяжные удалились выполнить свой долг.
На другой день, во вторник, присяжные постановили, что «вина Бэрра, изложенная в обвинении, не доказана свидетельствами, представленными суду». Я почувствовал облегчение и… разъярился. Меня не повесят, но меня и не оправдали. Присяжные нарушили традицию, уклонившись от однозначного ответа: «виновен» или «невиновен». Маршалл счел возможным сохранить формулировку присяжных в приговоре, подчеркнув, однако, что в судебный протокол войдет обычное и недвусмысленное «невиновен».
На другой день меня освободили из тюрьмы под залог и пригласили на обед, данный Джоном Уикхемом в честь нашей победы.
В тот вечер моим утешением была Теодосия, сидевшая со мною во главе стола; и мы радовались, хотя я и знал, что мои дни в суде еще не миновали, и беспокоился о здоровье дочери. Я молил бога, чтобы она не ушла от меня вслед за матерью. Однако в тот вечер Теодосия блистала остроумием и веселилась.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Полковник вдруг замолчал.
— Больше не могу.
Я положил перо.
— Вы нездоровы?
Он покачал головой.
— Нет. Устал.
— Позвать миссис Киз?
— Нет. — Он откинулся на диване, сделал глубокий вздох… Я почти приготовился к тому, что это будет его последний вздох, но, насколько я мог судить, он не болен.
Несколько минут я наблюдал за ним, не зная, что делать дальше. Наконец он открыл глаза и повернулся ко мне.
— Просто устал, — повторил он, — хотя тебе это покажется странным. Мне нелегко пережить все это снова.
Полковник показал на бесконечные тома юридических справочников, которыми пользовался.
— Ты лучше сам их просмотри. Сам реши, что мне объяснить. Я, кажется, не могу… — Он снова замолк.
— Мы перетрудились. — Я принялся пространно извиняться.
Но полковник меня не слушал. Он смотрел на портрет Теодосии. Наконец заговорил:
— В общем-то, осталось не так уж много рассказывать. Мы оставались в Ричмонде еще два месяца, меня признали невиновным в попытке вторжения в Мексику. Однако Маршалл все больше и больше пугался собственной смелости. Почти каждый вечер совершался обряд сожжения наших чучел — я к такой чести привык, но верховного судью это выводило из равновесия — он не без основания опасался умения Джефферсона баламутить толпу. И Маршалл вынес постановление, чтобы за попытку развязать войну против Мексики меня судили в Огайо. То была позорная капитуляция перед Джефферсоном и общественным мнением, вызывающая в памяти капитуляцию короля Генри перед Джеком Кейдом[100]. К счастью, штат Огайо не возбудил против меня дела, я был свободен, но знал, что за мной следят.
Я поехал с Лютером Мартином к нему в Балтимор, но толпа вынудила меня уехать. Затем я направился в Филадельфию и попытался вновь устроить свою жизнь. Я еще уповал на Мексику — надеялся чего-то достичь с помощью Англии или Франции. Оставался и Техас. Я там рассчитывал на поддержку…
Длинная пауза. Элегическая невнятица сменилась сухим изложением фактов.
— Под именем Эдвардса в июне 1808 года я отплыл в Европу. В середине июля оказался в Лондоне и как раз вовремя узнал, что брат Наполеона, Жозеф — да, наш сосед по Нью-Джерси, который едал у мадам на кухне свинину с капустой, — стал королем Испании и, разумеется, Мексики. Так окончилось мое мексиканское предприятие. Король Жозеф не стал бы помогать мне членить новоприобретенную империю. И Англия не собиралась посягать на империю прежнего монарха, от чьего имени она вторглась в Испанию, чтобы изгнать оттуда Бонапартов…
Снова длинная пауза. Затем:
— Четыре года я кое-как перебивался. Англичане не позволили мне остаться у них, я уехал в Швецию. Народ там теплый; но климат — суровый. Я переехал в Германию, посетил многочисленные княжеские дворы. Франция сначала не хотела меня впускать. Когда же меня наконец впустили — отказались выпустить. За мной следили денно и нощно. Меня так и не представили императору, а ведь я носился с планами, которые могли его заинтересовать.
Вдруг полковник широко открыл глаза в странной тревоге.
— А знаешь, Чарли, Париж мне показался точной копией Олбани накануне Революции. Те же грязные улицы и вдоль них сточные канавы. И каждый извозчик мог обдать грязью пешехода, чтоб потешить свое черное французское сердце. Но вот Олбани стал другим, а Париж все не желает покаяться в грехах.
Вошел слуга с газетами. Видя, что полковник в изнеможении, он укоризненно посмотрел на меня.
— Губернатору надо поспать, — сказал он (неизменно величает полковника «губернатором», привычка, засевшая у него от службы у губернатора Клинтона).
— Да, да, губернатор не в себе. — Полковник посмотрел на меня с улыбкой. — И сам себя не узнает. Боже, помоги губернатору, больше-то никто не выручит.
Я ушел от полковника, напичканный рассказами о судебном процессе.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Сегодня первое июня 1835 года. Надо сразу записать, а то потом не получится.
Начну снова.
Неделю назад съезд демократов в Балтиморе выдвинул Мартина Ван Бюрена и «Текумсе» Джонсона кандидатами на пост президента и вице-президента. Ван Бюрен сказал, что не стремился к этой чести. Большинство делегаций штатов заявили, что не стремились к бесчестью — выдвигать в вице-президенты любовника двух черных женщин, но им пришлось принять кандидатуру Джонсона.
Нет. Попробую еще раз.
Сегодня, часа в четыре дня, нам с Элен нанес визит профессор френологии Джордж Орсон Фуллер. Несколько месяцев назад я писал о нем в «Ивнинг пост». Он рассчитывает, что я напишу серию статей о науке френологии, на то же рассчитываем и мы с Леггетом, который не только снова на ногах, но и
