– Тебе не хватает знания истории, не знаешь ты и тип людей, к которому принадлежат такие люди, как Евгений.

– Ну, все, довольно, – запротестовал я, – только что вы очень красочно обрисовали этот особенный тип людей. Почему же вы, наконец, не скажете ясно, что думаете?

– Уфф! Именно этой темы я и хотел избежать. Однако поскольку на кону более важные интересы, будет только справедливо, чтобы ты об этом узнал. Ведь не наша вина, если Евгений… как бы это выразить? – Атто проявлял нерешительность.

Я молча ждал слов.

– Женоподобный мужчина, – с тихим вздохом произнес наконец он, словно избавившись от тяжкого груза.

– Женоподобный мужчина? – озадаченно повторил я. – Вы хотите сказать, что ему тоже отрезали… ну…

– Нет! Как тебе только в голову пришло? – воскликнул Атто. – Короче говоря, он… любит мужчин.

Испытывая нетерпение из-за недопонимания, аббат Мелани наконец заговорил ясно. Он хотел сказать, что его светлость принц Евгений Савойский был содомитом.

– Военный министр? Самый храбрый генерал императорского войска?

– Здесь, в Австрии, это осталось более-менее в тайне, – продолжал он, не отвечая на мой вопрос, – а вот в Париже об этом знают все.

– Вы лжете, – попытался защититься я. – Быть может Евгений Савойский и тщеславный человек, как вы утверждаете и завидует императору, но не…

А потом я засомневался. Передо мной стоял аббат Мелани известный кастрат. Бедное, бесполое существо, лишенное мужественности жестоким решением родителей. В ранней юности, когда он был успешным певцом, он наверняка тоже познал позор содомии, горе насмешек, презрения, одиночества и тоски.

Казалось, он уже заметил мое смущение и сжалился надо мной, продолжив свою речь.

Как уже намекал Атто в первый раз, когда говорил со мной о Евгении, у принца было трудное детство. Он вырос в Отель-де-Суассон, парижской резиденции отцовской семьи, роскошном дворце, где не было недостатка в развлечениях и разного рода играх. Однако родители оставили его на воспитание гувернерам, не уделяя ему внимания и не даря любви. Мать была известной интриганкой, одержимой придворными рангами и играми во власть в Версале, ее подозревали в отравительстве, а потому в конце концов изгнали из Франции. Конечно же, у нее не было времени на маленького Евгения, последнего из множества ее детей. Отец был чересчур слабохарактерным, чтобы устранить ошибки своей супруги, да и умер рано (предполагали даже, что она отравила его). Мальчик рос под влиянием старших братьев и целой орды других отпрысков, все они были безалаберными, наглыми и порочными, без должного руководства, которое могло бы вырастить их почтительными и порядочными. Эти мальчики полагали, что им позволено все, и им действительно ничего не запрещали. Вместо того чтобы иметь дело с воспитателями и домашними учителями, они общались только с лакеями и слугами. Учебы не было, только дивертисмент, игры и детские шалости. И не знали они ни границ, ни страха Божьего.

– Когда нянечки или домашние учителя отваживались грозить им, в ответ слышался смех, оскорбления и даже плевки, – сказал Атто.

Прошли первые беззаботные отроческие годы, и Евгений с остальными юными негодяями вступил в пору полового созревания. Все изменилось, шутки и игры приобрели другой образ.

– Мальчики начали желать девочек, а девочки высматривали приличных поклонников, – пояснил аббат Мелани.

С той же разнузданностью детских лет теперь они играли в другие игры. Уже не из-за отнятой игрушки, удара деревянным мечом или подножки дрожали теперь их тела, а совсем по иной причине. Уста, которые до сих пор лишь пели или кричали, теперь могли целоваться. Безделье сработало как горючее.

И если смиренные служанки сначала пытались помешать детям вступать в телесный контакт, чтобы они не ранили друг друга, то теперь они отворачивались, увидев подобное, поскольку им не хватало подходящих слов, а главное, мужества.

То были встречи вдвоем, иногда даже втроем или вчетвером. Всегда была публика; зрители и актеры охотно менялись ролями. Для большего разнообразия спаривания были свободными и не знали границ – ни в выборе пола, ни в способе соединения. Дни были долгими, силы еще необузданными, сожалений не было.

– Скука из-за бесконечного богатства иногда приводит на странные пути, нет смысла описывать тебе это в подробностях. Это такие вещи, которые известны всем нам. Понаслышке, конечно же, – серьезным голосом уточнил Атто.

Когда было прохладно, играли в доме. Тяжелой портьеры было довольно, темного уголка, лестничной площадки, и они удовлетворяли друг друга вдвоем или больше, как получалось, не особо задумываясь. Были женщины – хорошо. В противном случае обходились и без них.

– Бессмысленно, что французы называют это «итальянским пороком», – произнес аббат Мелани со внезапно пробудившимся рвением. – Это такое же притворство, как и когда итальянцы называют сифилис «французской болезнью». Глупая попытка приписать другим свои собственные слабости. Будем говорить прямо: разве Франция – не отчизна пороков? Там возник вид муже-женщин, в стране Верцингеторига.[84]Разве символом Франции не является петух? Ну, хорошо, я имею в виду, какое животное может лучше выразить самодовольную дерзость французских содомитов?

Аббат Мелани возмущался Францией и гомосексуализмом – он, самый настоящий француз и гомосексуалист из-за кастрации (хотя я точно знал, что любовью всей его жизни была женщина, более того, что он до сих пор продолжал ее любить). Казалось, с возрастом Атто начал презирать все, чему был верен всю жизнь: правление Людовика XIV, при котором он стал зажиточным и влиятельным человеком, и кастрацию, которая открыла ему двери певческого искусства и большой мир (Атто родился в семье бедного звонаря). Величайшие клеветники на содомитов, думал я, это сами содомиты, знающие их суть лучше, чем кто бы то ни было.

Теперь он внезапно начал цитировать Золотую книгу теплый братьев, словно только и ждал этого на протяжении многих лет.

– О Генрихе III Валуа знают все. И о Людовике XIII, отце наихристианнейшего короля, известны все подробности. Гастон Орлеанский, дядя его величества, страдал тем же пороком. И монсеньор, брат его высочества, собирал mignons, то есть маленьких мальчиков.

Я потерял дар речи. Дед, дядя, брат: наихристианнейший король Франции был, если послушать Атто, окружен гомосексуалистами.

Он продолжал перечислять личности, которые, как он утверждал, были очень известны во Франции: Великий Конде, шевалье Лотарингский, Гиш, д'Эффа, Маникам, Шатильон… И многие из родственников Евгения: его старший брат Филипп, кузены Луи и Филипп Вандом, князь Тюренн и молодой Франсуа Луи де Ла-Рош-сюр-Йон. Атто только перечислял имена, таким образом предоставляя мне делать выводы, что здесь к содомии добавлялся еще и инцест.