Подобно оборудованию большинства таких комнат, стоящий здесь голый стол был на

самом деле не так прост, как казалось на первый взгляд. Под его краем, где столешница нависла над ножками, находилось несколько кнопок, которые он мог нажимать, не привлекая к себе внимания. В стенах располагались микрофоны, и единственное украшение на одной стене – зеркало – было таковым только с одной стороны. С противоположной стороны, из соседней комнаты, оно представляло собой прозрачное стекло и позволяло следить за объектом и фотографировать его.

Ватутин сел и раскрыл перед собой папку, которую он отложит, когда приведут Филитова. Он мысленно повторил все, что ему предстоит сделать. Разумеется, все было тщательно рассчитано, в том числе и формулировка его устного доклада председателю КГБ. Ватутин взглянул на часы, кивнул в зеркало и провел несколько минут, собираясь с мыслями и готовясь к тому, что ему предстояло сделать. Филитов вошел в комнату точно вовремя.

Да, он выглядит сильным, но очень усталым, сразу заметил полковник КГБ. Это из-за кофеина, обильно добавленного ему в пищу. Уверенность, с которой Филитов смотрел на Ватутина, была на самом деле хрупкой и нестойкой. На лице старого полковника проступила гримаса раздражения, тогда как раньше оно отражало только решительность.

– Доброе утро, Филитов, – произнес Ватутин, не поднимая головы.

– Извольте обращаться ко мне «полковник Филитов». Итак, когда закончится этот спектакль?

А ведь он, наверно, верит в это, подумал Ватутин. Арестованный так часто повторял, что Ватутин сунул ему в руку кассету с пленкой, что почти убедил в этом самого себя. Такое случалось нередко. Он опустился на стул, не спрашивая разрешения у Ватутина, и тот сделал знак надсмотрщику, чтобы он ушел.

– Когда вы решили предать родину? – задал Ватутин свой первый вопрос.

– А когда вы перестали совращать малолетних? – сердито буркнул старик.

– Филитов – извините меня, полковник Филитов, – вы знаете, что вас арестовали с кассетой в руке, в двух метрах от американского разведчика. На микрофильме, находящемся в кассете, содержались сведения о совершенно секретном оборонном объекте. Кроме того, вы передавали американцам и другую секретную информацию на протяжении ряда лет. Если вы забыли, напоминаю: у нас нет в этом ни малейших сомнений, – терпеливо объяснил Ватутин. – Меня интересует одно – сколько лет вы занимались разведывательной деятельностью?

– Не говорите глупостей, – произнес Филитов, и Ватутин заметил в его голосе легкую дрожь. – Я – трижды Герой Советского Союза. Я убивал врагов нашей страны задолго до того, как вы начали пищать в яйцах своего отца, и у вас хватает наглости называть меня предателем?

– Знаете, когда я учился в начальной школе, я зачитывался книгами про вас. Михаил Семенович Филитов, прогнавший фашистов от ворот Москвы. Филитов – бесстрашный танкист, герой Сталинграда, убивающий немцев. Капитан Филитов во главе контратаки на Курской луге. И вот наконец Михаил Семенович Филитов, – закончил Ватутин, – предатель родины.

Старый полковник махнул рукой, с раздражением заметив, как она дрожит.

– Я никогда не любил чекистов. Когда я вел в атаку свои танки, они тоже были там – позади нас. Они проявили удивительную эффективность при расстрелах пленных, которых захватывали в плен настоящие солдаты. У них также неплохо получалось, когда нужно было стрелять в отступающие войска – вынужденные отступать под натиском подавляющих сил противника. Я помню случай, когда ваш лейтенант взял на себя командование группой танков и завел их в болото. По крайней мере немцы, которых я убивал, были солдатами, воюющими против нас. Я ненавидел их, но уважал в них мужество и стойкость. А вот свиньи, подобные вам, с другой стороны… может быть, мы, простые солдаты, так и не поняли, кто наш враг. Иногда мне приходит в голову мысль: кто убил больше русских – немцы или такие, как вы?

Ватутин сохранял полное спокойствие.

– Вас завербовал предатель Пеньковский, верно?

– Чепуха! Это я раскрыл Пеньковского и сообщил о нем. – Филитов пожал плечами. Он был удивлен своим поведением, но уже не мог остановиться. – Пожалуй, такие, как вы, тоже нужны. Олег Пеньковский был несчастным, не видящим выхода человеком, и его заставили платить своей жизнью, как обычно заставляют платить таких людей.

– И вас тоже, – сказал Ватутин.

– Я не могу помешать вам убить меня, но мне приходилось видеть смерть много раз. Она забрала мою жену и сыновей. Смерть отняла у меня многих товарищей, да и мне самому часто приходилось смотреть ей в лицо. Рано или поздно смерть настигнет меня – от вас ли она придет или от кого-нибудь еще. Я уже забыл, что такое страх смерти.

– Скажите мне, чего вы боитесь?

– Не вас. – Он произнес это не с улыбкой, а с холодным презрением во взгляде.

– Но все люди чего-то боятся, – заметил Ватутин. – В бою вы не испытывали страха? – Ага, Михаил Семенович, вы разговорились – и даже не замечаете этого, сказал себе Ватутин.

– Сначала боялся. Первый раз, когда в мой Т-34 попал снаряд, я напустил в штаны. Но только в первый раз – После этого я понял, что танковая броня отразит большинство попаданий. Человек может привыкнуть к физической опасности, а будучи офицером, вы часто слишком заняты, и вам не до страха. Вы боитесь потерпеть неудачу, выполняя боевое задание, потому что от вас зависят жизни других. Страх перед болью испытываешь всегда, именно не перед смертью, а перед болью. – Филитов действительно сам удивлялся, понимая, что слишком уж разговорился, но он устал от этого слизняка из КГБ. Его охватило волнение, похожее на волнение боя. Это и походило на бой: он сидит в этой камере и сражается с этим человеком.

– Я читал, что все люди испытывают страх в бою, но поддерживает их дух чувство самоуважения. Они знают, что не должны уронить свою репутацию в глазах товарищей. Таким образом, мужчины боятся трусости больше, чем опасности. Они боятся подвести самих себя и своих боевых товарищей. – Михаил Семенович кивнул. Ватутин нажал одну из кнопок под столом. – Филитов, вы предали своих людей. Неужели вы не понимаете этого? Разве вам не ясно, что, передав противнику оборонные тайны, вы предали всех тех, кто служил с вами?

– Потребуется нечто больше, чем ваши слова, чтобы…

Беззвучно открылась дверь. Молодой человек, вошедший в комнату, был одет в грязный промасленный комбинезон, голову его покрывал шлем танкиста. Не были упущены самые мелкие детали: сзади тащился провод от танкового интерфона и вместе с молодым человеком в комнату ворвался запах пороха. Комбинезон выглядел порванным и обожженным, лицо и руки танкиста была забинтованы. Из-под бинта, закрывающего один глаз, сочилась кровь, оставляя след на грязной щеке. Это был двойник Алексея Ильича Романова, ефрейтора Красной Армии, или по крайней мере человек, настолько похожий на него, насколько КГБ удалось сделать это в течение нескольких лихорадочных часов этой ночью.

Филитов не слышал, как открылась дверь, но повернулся, почувствовав запах пороха. Рот у него открылся от изумления.