– Zi’dingir mul’dilbat

Ilu Ishtar beltum sha ilani

Ilu Ishtar sharrat ki’mul’an’el

Sharrat sharrati iltu ilati

Sharrat sha kishshati nishi

Ia cit’shupu Ia urru shami u ircitim

Ia dapintu sha cabi nakirtim

Labbatum sharrat tahazi

Shemuya.[180]

Momentum veri, снова проговорил Курт мысленно, точно бы довершив произнесенное жрицей, и невообразимым усилием воли отогнал от себя мысли прочь – все до единой, каждую; все эти размышления сейчас не имели смысла, были ненужными как никогда, лишними. Сейчас в голове должна быть пустота; сейчас важным было лишь то, что происходило в пяти шагах от него, важным был этот новый мир, в котором были только безликий чародей, жрица и алтарь, в котором даже сам он был словно частью этих стен или случайно залетевшей в комнату пылинкой, бесплотным зрителем, не связанным с реальностью и не существующим в ней…

– Ishtu babi ilu Nabu ili rabi alsiki

Mu’ma shemuya ina ashari sha ilu Nabu enenuki

Sharratum sha sinnishati u karradi alsiki

Beltum sha calati u epi

Shemuya.[181]

Она вскинула руки; накидка свободно соскользнула с плеч, упав на пол темным шелковым облаком, обнажив белую кожу, тоже отливающую розово-багряным светом, как и лезвие ножа в тонких пальцах.

– Kima sha bi’ri’ig atti u kishshati nishi imhuru

Alsiki

Shemuya.

Nin’kur’ra

Nirartu

Iltu ameli

Iltu sinnishti

Igi’ki mituti ippish.[182]

Сейчас не было и мысли о том, что он видит перед собой просто женщину (свою женщину) обнаженной, а главное – что таковой ее видят другие, для чьих глаз не предназначено это тело; и не оттого лишь, что ни один взгляд не загорелся вожделением, ни один не заскользил по этой светящейся алым коже. Просто: это было сейчас неважным. Или – не это сейчас было важным…

Маргарет опустила руки; различимо было лишь движение локтя – ни на миг не промедлившее, уверенное и короткое, скопище мяса на каменной плите содрогнулось, словно надеясь уползти от лезвия, рассекающего вену у локтя. В тишине простерлись секунды – быстрые и долгие, и, разбивая безмолвие на куски, по дну одной из чаш застучали первые капли.

– Ilu Ishtar sharrat mushi bab’iki put’u

Ilu Ishtar beltum sha calati bab’iki put’u

Ilu Ishtar namcaru sha kishshati nishi bab’iki put’u

Bab sha mul’dilbat pu’tu.[183]

Капли падали с размеренным глухим звоном, учащаясь и все больше торопясь, и голос жрицы стал громче и насыщенней, точно капли эти были водой, впивающейся в иссушенную землю, где закаменел в ожидании всход, готовый пробудиться к жизни и теперь восстающий, напоенный и воспрянувший.

Она обошла жертвенник, встав теперь справа, – каждое движение, каждый шаг словно были частью странного танца, такой же частью, как все сегодня; она не шла – стлалась, перетекая из одной части такого странного в эту ночь мира в другую, непередаваемо сильная сегодня и неизъяснимо прекрасная – обнаженная жрица с хищно сияющим лезвием в руке, окрасившимся алым.

– Inim’inim’ma shu il’la ilu Ishtar’kan.[184]

Курту не пришло в голову, что призрачный, тихий свет, возникший над жертвенником, есть творение его рассудка, замутненного сладковатым дымком благовоний, так перекроивших окружающее, не подумалось, что это лишь воображение играет с ослабевшим разумом; ни на миг не возникло сомнений в том, что нечто, напоминающее бьющую сквозь листву в подлеске луну, вошедшую в полную силу, на самом деле есть, существует, живет в пяти шагах напротив…

– Sβaa raoh-tu’ge traoma… Sh-aa traoma’k’ge kramokyar.

Этот голос был другим, голос безликого – такой же безликий, бесцветный; и сколь бы ни были ничтожны познания в приоткрывшихся сегодня тайнах, каким-то нервом, сутью, памятью, спрятанной не в душе даже – в теле, в костях, в крови – ощутилось разительное отличие этих слов, го́лоса, пробуждаемой им силы от всего того, что было услышано прежде…

– Sh-aa kraman ten kraman vorshaera’n z’darmenar kraman’ke.

И вновь вернулось чувство осязаемого физически холодного ветра, принесенного неведомо откуда в эту окованную камнем комнату, и тени, бросаемые бьющимся пламенем светильников и факелов, словно зажили сами по себе, не согласуясь с танцем огненных языков, все более темные, насыщенные, живые…

Momentum veri…

Холод. Холод расползался по спине, точно развивающийся клубок змей – медленно, неотвратимо, проникая в сердце и сковывая мозг острым обручем, и сбросить это леденящее чувство стоило усилия нечеловеческого; нечеловеческого – как и все, что происходило здесь и сейчас.

Сейчас…

Nunc aut nunquam[185].

Сейчас.

Пять шагов, отделяющих его от обнаженной жрицы, Курт преодолел спокойно – почти праздно, так размеренно-невозмутимо, что и телохранители герцога, и двое, явившиеся вместе с безликим, не сразу осознали, что происходит, не сразу сорвались с места, чтобы помешать ему.