– Мессир Сфорца, курсант, – чуть слышно возразил мертвец на своем ужасающем немецком; закашлялся, приподнявшись, и сипло выдохнул: – Verginita puttana Maria con dodices apostoles…[188]

– А нас за такое пороли, – улыбнулся Курт с невероятным, немыслимым напряжением, тяжело проглотив облегченный вздох.

– И справедливо пороли, – шепотом отозвался кардинал, с усилием упершись в пол левой рукой и прислонясь к стене; глаза кардинала были закрыты, лицо – цвета тщательно отстиранной простыни, провисевшей под солнцем не один день.

Краем глаза Курт видел, что герцог по ту сторону каменной плиты стоит, покачиваясь, тоже привалясь к стене спиной и закрыв ладонью лицо, а арбалетчики больше похожи на сборище ополченцев, минуту назад со всех ног умчавшихся с поля боя, а не на зондергруппу Конгрегации.

– Он ушел, – подал голос Сфорца, и еще несколько секунд Курт соображал, о чем речь, о ком он говорит, если – вот он, герцог фон Аусхазен, безоружен и в течение некоторого времени даже безвреден, и лишь невероятное напряжение памяти выбросило, наконец, на поверхность – фигура в капюшоне, тень вместо лица, указующий перст, сухой, как ветка…

Он рванулся к выходу из комнаты, и рука кардинала ухватила его за локоть.

– Брось, Гессе, – тихо проронил тот. – Бессмысленно. Он ушел.

Курт остался сидеть на полу, стягивая посеченную куртку и кривясь, когда края разрезанной кожи царапали раны; два арбалетчика, все еще немного оглушенные, медлительные, вязали безропотного фон Аусхазена, еще двое отвязывали вновь лишившегося сознания князь-епископа, перетягивая порезанные вены обрывками его одежды.

– Вот это да… – проронил шарфюрер[189], что стоял над неподвижным телом Маргарет, присел, перевернув ее лицом вверх, и Курт поморщился:

– Голой ведьмы ни разу не видели?

– Ну, не так, – с чувством отозвался тот, вновь опрокинув графиню спиной кверху, и, заведя руки к лопаткам, затянул на тонких локтях веревку. – Не окочурится? У нее голова разбита.

– Не льстите мне; просто рассечена кожа, – возразил Курт, стащив рубашку и пытаясь понять, насколько глубоки порезы на руке. – Зараза…

– Excellenter[190], майстер инквизитор, – тихо проронил герцог, покачнувшись, когда вязавшие его арбалетчики дернули за веревку, затягивая узел. – Целый месяц водить за нос весь Кёльн… так очаровать малышку Гретхен… Преклоняюсь.

Курт поднял голову, глядя на фон Аусхазена так, будто увидел его впервые, и несколько секунд сидел молча и неподвижно.

– Да, – устало произнес он наконец, с трудом поднимаясь. – Кстати.

К герцогу он подошел медленно, тяжело, остановился напротив, окинув его оценивающим взглядом, и четко, резко вмял колено в живот – под ребра. Фон Аусхазен согнулся, сипло втянув в себя воздух; от удара о кольчугу под камзолом коленный сустав задергало, и запоздало пришло в голову, что бить надо было ниже.

– Дочь брата, ваше сиятельство, – пояснил Курт буднично, глядя на затылок с густой проседью сверху вниз, – это родственная кровь, не предназначенная для соития.

Никто из присутствующих не одернул его, никто и не смотрел в его сторону, даже, поразительным образом, те двое, что держали за локти фон Аусхазена; отвернувшись, Курт возвратился к стене, где кардинал стягивал с левой ладони баклер, и вновь уселся рядом.

– Не слишком это достойно, – хрипуче выдавил герцог, распрямляясь, – бить связанного.

– Ну и что? – равнодушно откликнулся Курт, понимая, что надо перетянуть порезанную руку, но не желая больше двигаться; изнеможение пришло внезапно, замешанное на усталой злости на себя, на безликого, сумевшего вот так просто выйти из комнаты, забитой вооруженными бойцами, словно бочка – сельдью…

Сейчас топот бегущих людей он услышал издалека, услышал надсадное дыхание, а когда в каменную комнату ворвались еще пятеро, стали слышны и ругательства – долгие, от души.

– Абориген, жив? – оборвав поток пламенной речи, ничего общего не имеющей с благородным немецким, спохватился Ланц, всматриваясь в его лицо; лицо самого́ дознавателя второго ранга было исполосовано, точно минуту назад он продирался через покрытый шипами куст.

– А розы где? – спросил Курт с усмешкой, не ответив, и, встретясь взглядом с негодующим взором Ланца, уточнил: – Что вас так задержало?

Керн махнул рукой за спину с нервной усмешкой:

– Сделали пару привалов по дороге.

Вот так, при оружии, в простой куртке, он видел майстера обер-инквизитора впервые, и выглядел тот каким-то даже незнакомым и неестественным без своего стола с бумагами и отчетами; от болезненного смешка Курт едва удержался, вообразив своего начальника в виде этакого кентавра, представляющего помесь человека и стола.

– Не поверишь, – Райзе, такой же исчерканный глубокими царапинами, присел на корточки напротив, взяв его за порезанную руку, скривился. – Н-да… Не поверишь, академист: кошки. Целая армия злобных, как сам дьявол, кошек.

Курт улыбнулся:

– Кошки?..

– Смешного в этом мало. Посмотри на его лицо, – кивнув через плечо на Ланца, нахмурился тот. – Это сделала одна из этих тварей. Ты хоть отдаленно представляешь себе, на что способна сотня бешеных кошек?.. Однако это еще полбеды; потом появились… – он на миг замер, глядя мимо руки, лежащей в его ладони, и встряхнул головой. – Тени. Правда, они кошек расшугали; nullum malum sine aliquo bono[191].

– Тени… – повторил Курт отстраненно, передернувшись.

Тени…

Кошки – это армия темной жрицы, в этом нет сомнений; однако тени, живые тени… Даже его познаний хватало на то, чтоб ощутить различие между силой Маргарет и тем, что вплетал в ее слова безликий колдун. Вот почему тот не повторил своей попытки, вот чем был он занят; знать бы это тогда, в ту минуту – и вместо того, чтоб пытаться устранить источник его средств и связей, можно было бы практически безнаказанно убить его самого…

– Спасибо, что спросили, – чуть слышно вклинился кардинал. – Я тоже в полном порядке.

– Боже, – спохватился Райзе, – простите, ваше высокопреосвященство. Вы ранены?

– Да, – кивнул тот, глядя на свою левую руку, точно на неведомо откуда взявшееся, чуждое собственному телу дополнение; Густав выпустил плечо Курта, пересев ближе к кардиналу, и осторожно ощупал его запястье.

Кисть руки Сфорца напоминала лапу мертвой птицы – скрюченную, сухую; Райзе переглянулся с Керном, и тот предположил нерешительно: