– Чип, – шепнул мне Дэн на ухо. – Твоей подружке лучше быть без Черри, поверь. Может быть, сейчас ей неприятно, но зато в будущем не будет больно.

– А ты не можешь поговорить с ним? – с надеждой посмотрела я в синие спокойные глаза.

– Нет. Она не будет этому рада. Даже если Чер уделит ей целую ночь, это ее не спасет.

– Наверное, ты прав, – поникла я, но тут же пошутила: – Может, с Ланде у нее что-нибудь получиться?

– Кто знает. Пойдем. Нам очень нужно поговорить.

От звуков его голоса у меня по телу пробежала пара-другая электрических импульсов, и я кивнула ему.

Сначала мы со Смерчем хотели уйти на стоянку, где находились машины, в которых приехал Ланде с друзьями, а потом, чуть подумав, все же ушли подальше, через поле к реке, и долго сидели там под высоким деревом, на берегу, вытянув ноги и вдыхая чистый воздух. Где-то далеко гремела музыка и кричали люди, и мне казалось, что сейчас мы находимся между двумя мирами: миром обычным и миром, которому принадлежим только мы двое и природа вокруг.

Какое-то время мы сидели молча, привыкая друг к другу и изредка встречаясь взглядами и обмениваясь легкими поцелуями и то ли не знали, с чего начать, то ли и не хотели говорить. Так продолжалось, пока вдруг я не заприметила, как мимо нас юркнула в заросли зеленая ящерица.

– Смотри! – по своей старой привычке закричала я радостно. – Ящерка! Давай, поймаем?

– Как мы ее поймаем? – спросил Дэнни.

– Тебе же всегда везет, вот и поймай, – отвечала я, почему-то обрадовавшись из-за того, что мы увидели эту живность. – Если мы поймаем ящерицу, мы поймаем счастье, – вдруг вспомнила я свои старые мысли.

– Да? – удивился парень.

– Да. Я однажды подумала, что счастье – оно как ящерка, – поделилась я с ним.

– А ты знаешь, маленькая Мари-Мари, что счастье поймать невозможно? – приподнял мое лицо за подбородок Денис. – Оно, как эта ящерица, может быть рядом. Да и то не все его замечают. Ящериц ведь часто просто не видят.

– Как Синяя птица, – слабо улыбнулась я, вспомнив пьесу Метерлинка. У меня вдруг пропала вся радость, и сердце защемило от нежности, облегчения и от какого-то непонятного пока чувства, огромного, как мир, и легкого, как перо. – Ты знаешь, зачем мне ловить ящерицу, если она, – я коснулась его шеи, – тут.

Я обняла его вновь, крепко прижавшись к груди.

После Дэн заставил меня рассказать ему все, что я знаю, и все, что произошло со мной за время нашего расставания, и мне ничего не оставалось делать, как послушно поведать обо всем. Я говорила о том, что было, о том, что я чувствовала, о том, чего боялась и чего хотела. Правда, в процессе своего долгого повествования я все время сбивалась да то и дело сама начинала задавать своему Дэйлу вопросы или просто прерывалась, чтобы начать его целовать. О том, что я знаю все про Инну и его маму, я упомянула только вскользь. Про маму говорить было больно, про Инну – страшно. А вдруг она до сих пор живет где-то в его сердце?… Я ничего не хочу об этом знать.

А еще… Еще я позорно расплакалась. Никогда еще я не плакала перед парнем, да и вообще перед кем-то, кроме родителей, и редко бывало, чтобы я плакала так долго, почти что с упоением. Казалось, со слезами уходили все мои страхи, тревоги и горечи. Они скатывались по щекам, бежали по шее, капали на футболку и руки.

– Я по тебе очень-очень скучал, – сказал Денис, выслушав половину моего сбивчивого эмоционального рассказа. – И я очень боялся, что с тобой что-то случится.

– Я не стану твоей потерей. – После этих слов у меня в горле застрял ком – мой личный предшественник будущих слез. – Не стану, слышишь меня? Не стану!

И я опустила голову, коснувшись лбом его вздрогнувшего плеча.

Я почти видела перед собой Инну и его маму – таких, как на фото в малой гостиной Смерчинских.

Почему на свете происходят такие вещи? Почему кто-то вынужден страдать? Зачем все это?

Сердце словно тисками сжали, и уголки губ поползли вниз. Я закрыла лицо ладонями, не в силах больше сдерживаться.

– Эй, ты чего? – обеспокоенно спросил Смерчик. – Ты же такая сильная девочка.

– Я слабая и дура, – прошептала я.

– Что за глупости. Принцесса, ты чего? Плачешь?

А я и правда плакала.

Я не знаю, почему я рыдала. Может быть, в этом были все те ярчайшие эмоции, что я переживала в последние дни и сегодня, тревога за любимого парня, эта история с Пристанскими, страх потерять близких, жалость к Оле и к Димке, осознание того, что пережил в этой жизни Денис и того, насколько он сильный духовно. Инна, его мама, дневник матери, поведение идеального сына… Что у него было в душе? И как, как он смог стать таким человеком? И почему, почему Судьба была с ним так жестока? Он что, сделал что-то не то в прошлой жизни? Что он натворил? Мой мальчик, которого нужно защищать – а я его только обидела.

– Я по тебе скучала, – уткнулась я ему в плечо, понимая, что никак не могу остановить горячие слезы, вырывающиеся из глаз. – А ты… ты пропал. Дурак!

– Все хорошо, – тихо успокаивал меня мой Смерчик, посадив к себе на коленки. – Прости меня.

– Это ты меня прости, – обнимала его я, но плакать не переставала – просто физически не могла этого сделать, а лицо мое горело от глупых слез. Я редко когда плакала из-за себя, потому что всегда считала, что желать себя – не слишком хорошее занятие, я ревела из-за Дениса, из-за того, что он пережил и того, что он чувствует. Наверное, это было одно из проявлений моей любви – сострадание и желание сделать так, чтобы Денис никогда больше не чувствовал себя плохим или виноватым, обиженным и расстроенным. Я плакала, обнимая его, и видела перед собой то маленького мальчика с испуганными синими глазами, потерявшего маму и услышавшего страшные слова своей бабушки, то одинокого подростка с упрямо поджатыми губами, всеми силами старающегося быть лучше – не просто лучше всех, а лучше самого себя, то неподвижно лежащего на берегу юношу с раскинутыми в стороны руками, только что нашедшего любовь и потерявшего ее в морской трагедии, то просто самого обычного двадцатиоднолетнего парня, которому надоело все на свете.

Чуть позже я поняла, что в общем-то плакать и страдать из-за любимого человека – нормальное явление. Когда искренне кого-то любишь – то желаешь ему только счастья, когда этому человеку плохо, ты понимаешь, что тебе хуже, чем ему, в два раза, а когда хорошо – ты радуешься больше за него раза в четыре.

– Маша. Машенька… Ну, пожалуйста, не надо так. Все ведь хорошо. Хорошо, правда? – Денис осторожно вытирал большим пальцем мои слезы с щек. – Зайка, посмотри на меня. Ну-ка посмотри на меня. Мне в глаза. Маша, посмотри мне в глаза.

Я нехотя подняла взгляд на его лицо и шмыгнула носом, как маленькая девочка.

– Ты не должна плакать, – твердо сказал Денис. – Не из-за чего. Плакать надо тогда, когда больше ничего другого тебе не остается. Поняла меня?