их при переселении, они сначала колебались, не решаясь принять в свою среду человека с такой несимпатичной наружностью. Но Ян ван Дорн, никогда не действовавший наобум, навел о нем справки, и все собранные сведения оказались в пользу Карла де Моора. Его хвалили, говоря, что это человек, безусловно, честный, безупречного поведения и что семейные несчастья сделали его угрюмым и необщительным.

Действительно, деятельный и угрюмый Карл де Моор оказал уже не одну услугу каравану, чем и заслужил общее расположение. Понемногу все привыкли спрашивать его мнения и совета во всех делах, как общих, касавшихся всего каравана, так и частных, совершенно личного свойства.

Кроме того, он всегда старался умалять в глазах своих спутников существующие или предполагаемые опасности, очевидно, с целью успокоить и ободрить более трусливых. Таким образом, он сделался положительно необходимым.

Незадолго до наступления утренней зари у буров произошла встреча, которая составила бы выходящее из ряда событие для приезжающих прямо из Европы, но для наших переселенцев она не была особенным сюрпризом.

Они вдруг заметили впереди себя, на расстоянии нескольких сотен метров, длинный ряд надвигавшихся на них гигантских животных. Это было стадо слонов. Ни малейший шум не предвещал их приближения.

Несмотря на свою массивность, слон ходит почти так же тихо, как кошка, даже по обыкновенной дороге, а по пескам карру и подавно.

Эти неуклюжие и толстокожие животные уходили по грудь в мелкий кустарник и в высокую пожелтевшую и высохшую траву пустыни. Они точно скользили, подталкиваемые какою-то посторонней силой, а не шли. При свете луны эти громадные существа, двигавшиеся подобно теням, казались игрою расстроенного воображения.

— Слоны!.. Целое стадо слонов!..

Эти восклицания передавались от одного всадника к другому; из повозок стали показываться заспанные лица.

Представившееся глазам переселенцев зрелище действительно заслуживало внимания и вызвало среди молодых людей не одно любопытство, но и другое чувство.

— Видеть перед собою столько слоновой кости и не иметь возможности воспользоваться ею — это просто обидно! — заметил Людвиг Ринвальд.

— Вероятно, существует опасность, — проговорил Андрэ Блоом. — Баас[7] прислал проводника Смуца сказать, чтобы мы ехали возле самых повозок и двигались как можно тише, отнюдь не выказывая по отношению к этим четвероногим гигантам никаких враждебных намерений.

— Баас слишком уж осторожен! — молвил со вздохом Людвиг. — Может быть, он не доверяет нашей молодости? Но я уверен, что если бы мы хоть раз заявили себя хорошими охотниками, он позволил бы нам атаковать хотя бы одного из этих животных. Ведь вот идут же некоторые из них немного в стороне от стада. Я, ты, Гендрик и Пит, вчетвером мы отлично бы справились с тем лентяем, что плетется позади всех.

— Не стоит и говорить об этом, баас все равно не позволит, — сказал Андрэ Блоом.

— Ну да, я и говорю, что он боится, как бы такая крупная дичь не напугала таких юных охотников, как мы… Эх, если бы у меня хватило смелости идти к баасу!.. Будь я его сыном…

И выразительный взгляд, брошенный Людвигом Ринвальдом на Гендрика и Пита ван Дорнов, досказал его мысль. Гендрик только пожал плечами при этом намеке. В душе он вполне сочувствовал Людвигу, и отданный отцом приказ сильно раздосадовал его, но он знал, что Ян ван Дорн никогда не отменял однажды сделанного распоряжения. Поэтому просить об отмене его — значило подвергать себя напрасному выговору.

Но Пит, более пылкий и решительный и вдобавок считавший себя уже достаточно взрослым, соскользнул с лошади, бросил поводья Людвигу Ринвальду и побежал просить у отца позволения поохотиться с товарищами хотя на одного слона. Но едва он начал говорить, как лицо Яна ван Дорна приняло выражение суровой непреклонности.

— Я вижу, — строго сказал он, — что вы действительно еще дети. Вы даете дурной пример вашей глупой просьбой о разрешении вам нарушить приказ, отданный для всех, и, кроме того, вы выказываете полное непонимание того, о чем вы просите. Вы воображаете, что можете «сразить» из ваших новых ружей слона так, что другие этого не заметят. Вы говорите, что будете охотиться только на одинокое, плетущееся сзади животное. Поясню тебе всю глупость вашей безрассудной просьбы примером. Представьте себе, что кто-нибудь из нас отстал бы и на него бы напали; ведь тогда мы не оставили бы его без помощи, не так ли? Ну, и слоны едва ли дадут товарищу погибнуть без помощи. Попробуйте сделать хоть один выстрел — в один миг разъяренные животные разнесут в щепки наши повозки, да и мы сами едва ли уцелеем. Со слонами шутить нельзя. Благодарите судьбу, если между этими встречными великанами не окажется таких же сумасбродных голов, как вы. Обыкновенно слоны, к стыду нашему, настолько благородны и умны, что не злоупотребляют своей силой, подобно нам, и очень редко нападают на тех, кто не выказывает намерения нанести им вред. Но ведь могут и между ними быть дураки, особенно из молодых, — поручиться за это нельзя. Я вижу, что с самого начала экспедиции вы, юнцы, всячески стараетесь «отличиться», чтобы и вас считали «за мужчин»… Однако, если вы будете действовать безрассудно, вас не скоро еще признают… большими. Истинная храбрость состоит не в том, чтобы лезть в опасность очертя голову, а в том, чтобы, не теряясь, стараться избегать ее. Понял?.. Отправляйся теперь к своим товарищам и расскажи им все, что слышал от меня.

Пит, выслушав нравоучение отца, в котором ясно слышалась насмешка, покраснел, как вареный рак, и понурил голову. Брат и товарищи не стали и расспрашивать его, когда он возвратился к ним: результат посольства ясно выражался на смущенной физиономии Пита.

Между тем слоны уже подошли близко. Вид ли повозок смутил их или, благодаря принятой баасом предосторожности, они оценили по достоинству скромность людей и сами пожелали выказать свою благовоспитанность, так или иначе, но серые гиганты вежливо свернули в сторону, даже не остановившись, так что оба шествия, столь различные по своему составу, мирно продолжали путь — одно на север, другое на юг. С восходом солнца слоны были уже далеко.

Несмотря на долгий ночной переход, буры не сделали привала в это утро. Им нельзя было останавливаться,