И если мне во всем подобает вести себя благородно, то тебе придется погибнуть самым постыдным образом. Ты требуешь, чтобы я первым нанес удар, я же хочу, чтобы он был за тобой».

«Клянусь Мухаммадом! Ты прав!» — вскричал Камнегрыз.

С быстротою молнии капитан обрушил свой меч на горшок, прикрывавший голову противника, но, вместо того чтобы разрубить этот странный шлем, меч отскочил, да так, что рука, сжимавшая его, задрожала. Удивленный неожиданным отпором, Камнегрыз хотел было одним ударом рассечь неприятельские щит и руку, но клинок его меча рассыпался в мелкую пыль: удар пришелся не по железу, как рассчитывал нападавший, а по пустой тыкве и заплесневелой головке сыра, которые лишили его оружие волшебной силы.

«О, Мухаммад! — вскричал Камнегрыз и отступил на четыре шага. — Эй, Огнепых! Сожги эту голову, устрой ей адское пекло!»

Огнепых хотел было исполнить приказ, но в тот же миг сто спринцовок направили ему в глотку целый поток воды, и изо рта удальца повалил густой дым. Оставшись без огневой поддержки, растерянный капитан призвал на помощь Тучехвата, который уже собрал над армией Бигстафа запасы града и грома, но в воздух взметнулись ножницы неприятельских воинов третьего ряда. Они рассекли тонкие нити и устремили тучи на вражеское войско.

Камнегрыз решил отступить достойным манером и для этого прибегнуть к своему последнему средству. Он приказал Продрыху бить в барабаны, но противник ничуть не испугался, потому что все люди Бигстафа заранее заткнули уши ватой. Вражеская армия подошла вплотную к Камнегрызу и окружила его. Продрых с удвоенной силой застучал по животу и оглушил своих же соратников: они бросились наутек, оставив капитана на произвол судьбы. Тиран Каллакахабалабы обрушил палицу на голову Камнегрыза, и тот испустил дух. Продрых лопнул от натуги, Огнепых задохнулся от собственного дыма, а остальных удальцов и след простыл: они попрятались по пещерам и залегли там до поры до времени.

РАССКАЗ О СЕМЬЕ ШЕБАНДАДА ИЗ СУРАТА

Продолжение

Добиль-Хасен закончил свой рассказ. Внимание, с которым его слушали, и удовольствие, отразившееся на всех лицах, вселили в него надежду на успех.

— Я поведал вам, — сказал Добиль-Хасен, — о делах весьма необыкновенных, но по условиям, которые мы приняли, мне и следовало рассказывать о событиях новых и о героях, никому не известных. Я старался порадовать мою милую сестру и очень надеюсь, что мне это удалось.

— Что скрывать, — отвечала Вазюме, — всем нам твоя сказка доставила огромное удовольствие, и моя добрая Нанэ не станет отрицать, что и на этот раз от души посмеялась.

— Призна́юсь, — согласилась кормилица, — что слушала во все уши и с нетерпением ждала новых шуток. Я в жизни не слыхала подобных историй, и такая манера рассказывать мне незнакома… На этом всё, ничего больше не будет?

— Нет, няня, — отвечала Вазюме, — впереди еще одна сказка, и всем нам не терпится ее послушать. Осталось только дождаться, когда тот, кто должен ее рассказать, соблаговолит приступить к делу.

При этих словах девушка взглянула на младшего брата: от застенчивости тот не решался рот открыть.

Валид-Хасен любил Вазюме сильнее, чем его братья. В нежных его чувствах не было никакой корысти, он мечтал жениться на сестре, и только на ней, хотя мог рассчитывать на более выгодную партию. От страха, что проиграет и потеряет любимую, Валид-Хасен лишился всякого воображения. Природа наделила его незаурядной памятью и умом, но сейчас ему не приходило в голову ничего такого, чего не могли бы придумать другие. Самолюбие его от этого страдало, губы тряслись, щеки покраснели, и оттого смущение юноши ни от кого не укрылось. Растерянность Валид-Хасена обеспокоила прекрасную Вазюме, ведь она всем сердцем желала победы самому младшему и любимому из братьев.

Наконец рассказчик собрался с духом, сделал первый шаг, которого он так боялся, и начал.

[ВОЛШЕБНОЕ ДЕРЕВО]{238}

Сон Валид-Хасена

— После замечательных сказок, которые я услышал от братьев, было бы дерзостью с моей стороны рассчитывать на то, что я смогу с ними сравняться благодаря исключительно воображению моему. Однако говорят, что сновидения ниспосылаются нам свыше{239}, и прошлой ночью мне привиделся сон столь удивительный, что, даже не понимая его, я запомнил всё до мельчайших подробностей. Видения эти до того поразили меня, что я осмелюсь поведать о них и вам.

Вследствие каждодневного прилежания моего и страсти к учению, плоды коего я надеюсь когда-нибудь вкусить, я много читаю и вчера так устал, что задремал сидя, положив голову на стол.

И едва я крепко уснул, как очутился посреди знойной пустыни. Меня мучила жажда, и я стал высматривать источник, но как найти его, когда со всех сторон меня окружают только жгучие пески?.. И вдруг я увидел прекрасную дыню на уже засохшем стебле. Мне захотелось отрезать кусок, я достал нож и наклонился, но едва пронзил корку, как вслед за ножом в дыню погрузилась его ручка, она потянула за собою мою ладонь, локоть, плечо, и не успел я опомниться, как оказался внутри.

Мгновенье спустя я обнаружил, что сижу, не знаю на чем, в центре дыни, и не вижу ничего, кроме густого, похожего на сумерки, тумана. Я шевелил руками, будто пытался раздвинуть этот мрак, но он внезапно сам развеялся, подобно легким облачкам, что разгоняет ветер над горными вершинами. И когда туман полностью исчез, я смог разглядеть то, что меня окружало.

Я сидел на прекрасной лужайке, поросшей редкими цветами и травами, над головой моей было небо, солнце светило с востока и согревало землю своими лучами, но всё мое внимание привлекло к себе чудесное дерево. Это был великолепный огромный орешник. Казалось, верхушкой своею он доставал до небес, а тень его покрывала всю лужайку. У этого величественного дерева было множество ветвей столь длинных, что пятьсот человек, которые расселись по одному на каждую ветку и сбивали орехи, не слышали друг друга, хотя громко кричали. Я видел, как они грозили мне палками, и понял, что они беспокоятся из-за упавших на землю орехов, ибо считали, что плоды принадлежат тому, кто их сбил. Правда, бранились они только время от времени, и их работа продолжалась. Я подобрал два орешка, расколол и обнаружил, что скорлупки пусты. «Отчего же они так шумят и волнуются, — подумал я, — и зачем тратят столько усилий ради пустых скорлупок?» Тут на мою голову обрушился настоящий град орехов, я отошел в