личности". Вернувшиеся мигранты вполне могли утратить тот импульс к религиозному конформизму, с которым они уехали. Они не обязательно разбрасывались этим, пока священник сохранял свое влияние в общине. Но они были готовы приветствовать эмансипацию, когда она наступала".

Во всяком случае, все наблюдатели, по-видимому, чувствовали, что за небрежностью в соблюдении религиозных обрядов стоит мелкость веры. В Босе респектабельные крестьяне, "занятые заботой о приумножении своего состояния, работают с этой целью даже в воскресенье во время богослужений, так что церкви безлюдны". Не то чтобы они не уважали религию, "но они считают, что время, которое они провели бы в церкви, было бы потеряно для их работы и их состояния"? Не вызов, а равнодушие и твердолобость. Один крестьянин заявил, что предпочел бы попасть в ад, так как рай находится слишком высоко и далеко. Спасение его не интересовало ("это не в моем понимании; ... это не делается"). Рай, к которому он стремился, находился здесь, на земле. "Отсутствие религиозных чувств [в деревне, особенно] таково, что есть коммуны, где едва ли один брак из шести благословляется в церкви" (Йонна, 1862 г.).

В 1874 г. епископ Лиможа сетовал на "эту тягостную инертность масс". Ален Корбин, который не нашел свидетельств значительного роста религиозного безразличия в Лимузене до 1870 г., отмечает "жестокое падение религиозной практики" как раз в это время - еще не безбожие, о котором епископ Лиможа говорил в 1875 г., "но безразличие, неизлечимая апатия, полный отказ от религиозных обязанностей, [и] всеобщее недовольство". В Лимузене отождествление церкви с моральным порядком привело к антиклерикализму. Но даже там, как и почти везде, наиболее отстраненные или враждебные сохраняли верность обрядам и местным праздникам. В целом же, как и в Пюи-де-Деме, "религиозный вопрос оставляет наших соотечественников равнодушными", хотя они "по привычке продолжают ходить в церковь по воскресеньям". А по другую сторону Центрального массива, "к сожалению", сельские жители "часто еще не обращены в христианство".

 

Необращенные или недовольные, люди теряли уважение к церковным правилам и церковным запретам. Росла доля гражданских браков, увеличивались сроки между рождением и крещением. Когда-то установленный срок в 24 часа с момента рождения ребенка, в 1830 году он был увеличен до трех дней, в 1887 году - до восьми дней, а в ХХ веке - до "как можно более раннего времени". В одном из приходов Сольна средняя задержка между рождением и крещением, составлявшая в 1854 году 2,73 дня, к 1901 году увеличилась до 15,12 дня, а в 1950 году она превысила три месяца. Меньше опасений за жизнь новорожденного, меньше эпидемий, больше близости между мужем и женой, от которой все чаще ожидали, что она будет играть

участие в церемонии, но и безразличие к значению таинства крещения и к авторитету священника. До 1902 г. в деревнях Эвр, изученных Мартином Сегаленом, браки во время Великого поста и Адвента заключались крайне редко. Но и это изменилось. Без священника можно было обойтись, если человек хотел вступить в брак, когда он не мог или не хотел совершать обряд.

С точки зрения церкви, все нововведения только усугубляли ситуацию. Велосипед обвиняли в том, что он позволяет молодым людям избегать мессы. Туристы, приезжие и вернувшиеся эмигранты все свободнее говорили о своем безразличии к религиозной практике или даже о своем презрении к ней. Служба в армии бок о бок с "языческими" городскими рабочими заставляла некоторых крестьян стыдиться демонстрации набожности как признака отсталости. Наконец, с войной 1914 года наступила кульминация стремления к отстраненности. Однако как далеко и быстро сработали бы все эти факторы, если бы религия была прочно привязана к личности.

Религия, как и образование, была городским импортом, и, как и образование, она отражала научность Контрреформации и Просвещения - по крайней мере, в том, что они были чужды сельской местности. Тридентские и посттридентские миссионеры, где могли, заменяли привычные обряды и практики новыми, чуждыми. Они не успели укорениться в традиции до революции и последовавшего за ней каскада изменений. Религиозные обычаи оставались поверхностными, хотя условность и потребность в ритуале поддерживали их существование. В этом отношении якобы благочестивые районы выглядят немногим лучше недоверчивых. Для внешне набожного Сологнота религия была "искусственной системой, которую он переносил без понимания, не имеющей действенности и стоящей гораздо выше его забот". Студент, изучающий Нормандию, пишет о регионе Ко, где пасхальные службы были более посещаемы, чем в соседнем регионе Брей. Здесь, в окрестностях Дудевиля-ан-Ко, мы находимся в pays églisier. Но даже в этом церковном районе "люди не более осведомлены в религиозных вопросах; ...они просто больше практикуют".

a

Подобные замечания могут объяснить частое сочетание безразличия с той или иной формой практики, как, например, в Бурбонне, где крестьяне "прибегают к религии в любых серьезных обстоятельствах, но скорее следуя традициям предков, чем какой-либо реальной вере". Религия имела и дидактическое назначение: "Она наполняет молодых страхом", и это хорошо и необходимо, "но когда мы умрем, мы умрем", и это был здравый смысл. Даже те крестьяне, которые сторонились религиозных обрядов, хотели иметь священника, во-первых, потому что он учил детей уважать родителей и власть, а во-вторых, "для обрядов, необходимых в общественной жизни и для обеспечения хорошего урожая, для праздников, часто связанных с исцеляющим святым". Короче говоря, ритуал и церемонии, которые составляли основу народной религии, были в основе своей утилитарны. Соответственно, можно ожидать, что такой прагматический формализм будет сходить на нет, когда его полезность перестанет быть очевидной, или когда появятся конкурирующие авторитеты и формальности.

Разумеется, это лишь предположение. Однако на видимом уровне ее влияние основывалось на практических услугах и зависело от ее способности их оказывать: освящение (в официально принятом смысле), исцеление, защита, исполнение желаний и, не в последнюю очередь, создание центра традиционных практик. Во всем этом официальная религия щедро опиралась на народный культ святых, целителей и прочие полезные "суеверия". Суеверия иногда называют религиями, которые не удались. Возможно, в нашем случае именно их следует назвать успешными, поскольку от них зависело очень многое в официальной религии, и она выжила во многом за счет потакания народным верованиям. Жители Балесты в Коммингах, - отмечал сельский учитель в 1886 г., - тем более религиозны, чем более суеверны". Учитель может оказаться предвзятым, враждебным свидетелем. Но было бы неправильно сомневаться в том, что эта связь занимала важное место в общественном сознании.

Мы знаем о широком распространении креста - о том, как пахарь расписывался перед тем, как провести первую борозду, и еще раз перед тем, как посеять первую горсть зерна;