Психиатрия, конечно, говорила о социальном, но в этих разговорах не было ничего радикального: говорилось, что социальные условия влияют на психическое заболевание и его развитие. Однако то, что психическое заболевание создается людьми, провоцируется обществом, возможно, намеренно, что социальная группа нуждается в безумце, – об этом даже если и говорилось, то редко.

Неудивительно, что первопроходцами здесь оказались этнологи и антропологи: они радикально расширили горизонт, и в поле их зрения попало то, что раньше не было видно. Вдруг оказалось, что примитивные общества не знают психических расстройств в их цивилизационном смысле, что иногда то, что считается расстройством в развитых цивилизациях, даже почитается в примитивных обществах. Этнологи и антропологи начинают говорить, что нормальность и ненормальность детерминировали культурой, и что культура по непонятным причинам принимает или исключает своих членов. Уже Рут Бенедикт говорила, что общества нуждаются в отклонениях, так они определяют свои границы, и это прозрение позволяет включить полевые наблюдения в широкую социально-гуманитарную рефлексию: эти идеи начинают распространяться в гуманитарных науках.

От общества к человеку и его индивидуальной жизни эти наблюдения переносятся в контексте теорий коммуникации, и центральной фигурой становится здесь Грегори Бейтсон. Не зря его влияние значимо для всей британской антипсихиатрии. Бейтсон показывает, что шизофрения имеет социальную природу и выражает неспособность ориентироваться в коммуникации. Он возлагает вину за это расстройство на мать, на семью и говорит, что они сами «творят» шизофреников, чтобы уберечь себя и группу. Разумеется, такая радикальная трактовка была для психиатрии неприемлема, поскольку была построена на гуманитарной, а не на медицинской проблематизации. Эта гуманитарная проблематизация и легла в основу антипсихиатрии, сформировав ее радикальную (для психиатрии) теорию.

Параллельно возможность такой проблематизации на почве психиатрии была подготовлена самим ее развитием. Военная и послевоенная психиатрия сталкивается с обилием социально индуцированных неврозов и развивает программу терапевтических сообществ. Терапевтические сообщества предлагают стратегии социальной реабилитации и постепенно смягчают больничные порядки. Преодолевается пропасть между ролями врачей и пациентов, поощряется активность последних, создаются многочисленные пространства для ее реализации, пациенты собираются в группы для совместного обсуждения проблем и общей работы. Практика антипсихиатрии вырастет из этих терапевтических сообществ, и на самом деле антипсихиатрия на практическом уровне привнесет в нее не так уж много нового.

В чем-то практика терапевтических сообществ возвращает психиатрию к своим истокам, акцентируя институциональное дисциплинарное прошлое психиатрии. Однако радикального шага в антипсихиатрии она не совершает, поскольку идеология этой практики все еще остается медицинской, и она развивается в русле привычной для психиатрии парадигмы.

Традиция совмещения гуманитарного и психиатрического пространств, которой с целью изменения парадигмы воспользуется антипсихиатрия, уже была развита в рамках экзистенциально-феноменологической психиатрии. Взаимодействие философии и психиатрии становится основной предпосылкой формирования как антипсихиатрии в целом, так и ее социальной теории в частности. Во-первых, социальная теория антипсихиатрии является следствием маргинализации психиатрии, ее ухода в гуманитарное поле рефлексии. Если в 30-е годы XX в. эта маргинализация носила онтологически-антропологический характер и с развитием экзистенциально-феноменологической психиатрии способствовала развитию метаонтики, то в 1960-е годы в силу социальных, экономических и культурных трансформаций она приобрела социальный характер. Психиатрию стали волновать социальные вопросы, что и привело к вызреванию в рамках антипсихиатрии социальной теории.

Во-вторых, антипсихиатрия стала выражением практического этапа взаимодействия философии и психиатрии, поэтому наряду с формированием социальной теории в антипсихиатрии развивается и социальная практика, которая включается в череду социальных реформ второй половины XX в.

Экзистенциально-феноменологическая психиатрия произвела реабилитацию онтологического статуса психического заболевания; изменила ракурс рассмотрения психического заболевания с медицинского на гуманитарный, философский; предложила новые методы исследования – понимающую психологию и структурный анализ. Благодаря разработке экзистенциальной теории психического заболевания становится возможной сама социальная теория. Социальная теория антипсихиатрии в обязательном порядке в качестве антропологической, экзистенциальной основы привлекает экзистенциальную теорию психического заболевания, по-разному преломляющуюся у каждого представителя антипсихиатрического движения. Для Лэйнга это теория онтологической неуверенности и развоплощенности, для Купера – деструктурирования сознания, для Саса – бремени непонимания, для Базальи – утраты свободы и ответственности. Вслед за утверждением об экзистенциальной полноценности психически больного человека антипсихиатрия ставит вопрос о причинах его социальной дискриминации и развивает крайне радикальный социальный проект.

В чем радикальность антипсихиатрии? Почему ее критика оказалась столь сокрушительна, а ее практика настолько неприемлема для психиатрии? Если посмотреть широко, эпистемологически, то смысл этой радикальности в том, что антипсихиатрия вернула психиатрии ее собственную историю. Она столкнула психиатрию с самой собой, с тем, что она стремилась забыть, с тем, от чего она много лет стремилась уйти, но что лежало в самом ее основании и вело к многочисленным противоречиям.

Для своей критики антипсихиатрия в качестве мишеней избирает те противоречия истории, теории, практики, структуры психиатрии, которые к моменту ее начального развития в 1960-х достигают наибольшей выраженности. Поэтому антипсихиатрия есть, несомненно, стадия развития самой психиатрии, ее своеобразная оборотная сторона, продукт собственных противоречий, которые к тому времени достигли такой выраженности, что о них было уже невозможно говорить иначе, чем это сделала антипсихиатрия.

Споры по поводу дисциплинарного статуса антипсихиатрии не стихают до сих пор, и в этих спорах, как это видно по прошествии лет, разумнее рассматривать антипсихиатрию как направление психиатрии – направление, конечно, междисциплинарное, связывающее психиатрию с философией, с социальной теорией, с гуманитарной рефлексией вообще, но ни в коем случае не как исключительно гуманитарное и философское, одним словом, не как чужеродное по отношению к психиатрии тело. Еще разумнее рассматривать антипсихиатрию не как направление, а как стадию, как своеобразную критическую точку развития самой психиатрии, стадию отрицания и радикальной критики, позволившую психиатрии, совершив эдакий гегельянский синтез, перейти на новый уровень развития. Такой взгляд, возможно, позволит прояснить не только положение антипсихиатрии по отношению к психиатрии, но и парадоксы ее собственного развития, ее противоречивые итоги.

Традиционно считается, что антипсихиатрия есть главное последствие кризиса биологической психиатрии и ее объяснительных гипотез. И это действительно так. Тому доказательством связь затухания антипсихиатрии как движения с успехами биологической психиатрии. Здесь нет просто линейных связей. Кризис биологической психиатрии дает антипсихиатрии дорогу, точнее, дает дорогу определенным явлениям в самой психиатрии, которые в своей радикальной форме и начнут потом именоваться именно так.