В каком-то смысле антипсихиатры совершили профессиональную измену: они говорили не от имени врачей, а от имени больных и всегда стояли только на их стороне. Они описывали мир больных, указывали всем на их страдания, они стали не лекарями, а вестниками безумия, используя свои знания и статус не для того, чтобы огородить от него общество, а для того, чтобы вновь столкнуть их. Они так убедительно показывали мир глазами больных, что это ломало все стереотипы и барьеры, порождало сомнение, а оно способствовало тому, что к прежнему мировоззрению вернуться было невозможно. Говоря о психиатрических работах Ирвинга Гофмана, Чарльз Лемерт подчеркивает: «В основе возникающего от Гофмана впечатления – колонизация нового социального пространства, в которое читатель погружается и выйдя из которого он уже никогда не будет прежним. Однажды, даже если только однажды, взглянув на социальный мир в перспективе этого пространства, мы уже не можем смотреть иначе, мы по-новому прочитываем этот мир. В этом принципиально ином взгляде мы становимся другими…»[706]. В смене перспективы и состоит одно из главных достижений антипсихиатрии.

Эта перспектива характеризовалась не только смещением взгляда, но и множественностью ориентиров. Стремясь деинституционализировать психиатрическую систему и избавиться от всех рамок и границ, антипсихиатры двигались наощупь, и в их движении не было никаких опорных пунктов, доминирующих авторитетов и общепринятых программ. Отчасти они привнесли в психиатрию множественную парадигму, постнеклассический постмодернистский взгляд и тем самым смягчили ее.

Психиатры часто критикуют антипсихиатрию за чрезмерную увлеченность, излишнюю романтизацию болезни, за необоснованность выводов и отсутствие терапевтической программы. Гуманитарии, напротив, часто очаровываются ее междисциплинарностью, возможностью говорить о безумии, минуя психиатрию, ее радикальным критицизмом. Истина, впрочем, где-то посередине.

Это и есть то пространство проблематизации, которое представила нам антипсихиатрия. Она изменила отношение, поменяла понятия, она дала нам возможность смотреть по-другому не только на психическое заболевание и социальные феномены, но и на историю психиатрии, а самое главное – на ее настоящее. Дисциплинарная практика исключения обрела другой образ, но ее призрак по-прежнему маячит и в свободных по своему духу терапевтических коммунах, и в секторной психиатрической помощи. Это парадигмальное прошлое – основание психиатрии, и пока это ее судьба. История продолжается, а значит, впереди новые коллизии, в игре света и тени выводящие этот незамысловатый и старый, как сама психиатрия, сюжет.