Главное же следствие кипения его мыслей состоит в том, что он оставляет потомкам единственный в своем роде документ практической, реальной политики, какого не оставлял после себя ни один из его современников, правда, одни из них были только политики, тогда как другие только философы и драматурги.

Он изъясняется с крайней определенностью, точно учитывая умственные способности своего короля:

«У нас на выбор три решения. Первое решение никуда не годится, второе – самое надежное, третье – самое благородное. Но сочетание третьего и второго решения мгновенно превратит Французское королевство в первую державу мира…»

Понятно, такая замечательная перспектива не может не прельстить короля, который все-таки по самой должности является патриотом и обольщается блистательным примером своего неповторимого прадеда, именовавшего себя, не без больного тщеславия, Королем-Солнцем, как не может не сосредоточить его довольно рассеянное внимание на сути всех трех решений.

Первое решение именно то, которого придерживается король, то есть решение ничего не делать, не принимать никакого решения и с меланхолическим видом ждать у моря погоды, что так свойственно всем безвольным натурам.

Естественно, Пьер Огюстен предпочитает в открытую повести переговоры о военном союзе, который вот уже скоро год настойчиво предлагает американский Конгресс, с гарантиями охраны французских владений на островах, с обещанием военной помощи в случае нападения или продолжения войны, с правом рыбной ловли на так называемой Большой банке. Будь его воля, он определил бы особым договором меридиан, на запад от которого должны подвергаться аресту все английские корабли, поскольку Англии останется только безмолвствовать перед соединенными флотами Франции, Испании и Америки, что покосит под корень честолюбивые претензии на мировое господство охваченных алчностью англичан.

Ну, никакой реальный политик не может рассчитывать, чтобы король, который вечно колеблется между хорошим и лучшим и в конце концов по чьей-нибудь глупой подсказке останавливается на худшем, вроде неприличной и самоубийственной отставки Тюрго, избрал этот смелый, открытый, беспроигрышный вариант. Этого не может быть, потому что не может быть, и реальный политик предлагает королю третий, более осторожный и выжидательный, тем не менее действенный план.

Для начала королю следует объявить открыто, решительным манифестом, что Франция, не желая вести войну и по-прежнему соблюдая нейтралитет, отныне признает Соединенные Штаты независимым государством и намерена вести с ним взаимовыгодную торговлю, ввозя американские товары во Францию и вывозя французские товары в Америку, что, как известно, не нарушает никаких существующих договоров.

Впрочем, такой манифест ещё не служит гарантией, что англичане не стакнутся с американцами, в свою очередь, не признают их независимость и не вступят с ними в направленный против Франции военный союз. Для вразумления англичан необходима демонстрация силы, стало быть, необходимо сосредоточить на западном побережье от шестидесяти до восьмидесяти тысяч солдат и привести флот в боевую готовность. Затем, пока что не восстанавливая Дюнкерк, этого вечного позора для Франции, заложить мощную крепость в самом близком расстоянии от английского берега как постоянную угрозу вторжения, которая одна может остановить англичан, а тем временем вести переговоры с Соединенными Штатами о военном союзе, направленном на прочное обуздание Англии.

«Я укреплял бы далее во всех возможных формах отношения с Америкой, ибо только благодаря её гарантиям мы смогли бы теперь сохранить свои колонии. Поскольку интересы американцев ни в чем не противоречат нашим интересам, я бы доверял их обязательствам в той же мере, в какой опасался бы положиться на обязательства Англии, которые она была вынуждена взять на себя. Я больше никогда не упускал бы случая подчеркивать унизительное положение нашего коварного и хитрого соседа, прежде столько раз оскорблявшего нас, а теперь исполненного неистребимой ненавистью к Франции, куда большей, чем обиды на американцев, хотя именно они отняли у Англии две трети территории её империи…»

Он предвидит ту губительную войну, которую Англия с маниакальным упорством будет вести против Франции на исходе уходящего и в начале наступающего столетия, вовлекая в эту истребительную войну все европейские государства, включая Россию. Он предупреждает. Он призывает к решимости:

«Так давайте же не терять на размышления тот единственный миг, который остался у нас, чтобы действовать, не будем попусту тратить время, убеждая себя: «Ещё слишком рано», чтобы нам вскоре не пришлось с болью воскликнуть: «О, небо! Теперь уже слишком поздно!»…»

И совершается чудо: Людовик ХV1, по обыкновению, промедлив более месяца, вдруг решается действовать. Неужели его пробуждают от непозволительной спячки неотразимые доводы, приведенные Пьером Огюстеном в его мемуаре? Несомненно, эти доводы служат сильным толчком, поскольку этот увалень от природы по меньшей мере не глуп и способен понимать хорошо обоснованные аргументы рассудка. Однако известно, что и самый большой ум ещё не гарантирует исполнения всего того, что ему представляется необходимым. Единственно воля, сила характера претворяют аргументы рассудка в поступок, а именно действенной воли, силы характера французский король не имеет ни в личной жизни, ни тем более в многосложных делах государства.

Что же произошло? Что именно вдохновляет французского короля на поступок? Возможно, его нестойкая воля на короткое время укрепляется двумя абсолютно не связанными между собой обстоятельствами.

С большим, естественно, запозданием, а в данном случае как нельзя более кстати, до Франции доходит известие, что американские генералы Гейто и Линкольн останавливают продвижение английских отрядов генерала Бергойна. Больше того, они загоняют оторопевших англичан в хорошо укрепленный форт Саратога. Однако укрепления их не спасают. Англичане не выдерживают и короткой осады и уже семнадцатого октября складывают оружие. Генералы Гейто и Линкольн не останавливаются на этом. Они вытесняют англичан из всех опорных пунктов на севере. По некоторым сведениям, в руках англичан, не сегодня, так завтра, останутся лишь Ньюпорт, Филадельфия и Нью-Йорк. Если эти известия верны, а они, видимо, верны, следует ожидать, что победа американских повстанцев близка и что французам и в самом деле медлить больше нельзя, как и проповедует в своем мемуаре Пьер Огюстен.

Не приходится сомневаться, что такого рода известия способны подхлестнуть и самого нерадивого из политиков, с очевиднейшей ясностью давая понять, что он может упустить свои выгоды и нанести ущерб своему государству. Однако для чересчур инертного короля в делах государственных и грома небесного мало, что в будущем будет стоить ему головы. Ему нужен более ощутимый толчок, и в те месяцы, когда Пьер Огюстен один, на свой страх и риск готовит Францию к открытой войне против давних врагов англичан, Людовик ХV1 получает действительно несравненный толчок, потрясший всё его существо.

Пожалуй, решающее событие происходит в интимной жизни королевской четы. Иосиф 11, брат Марии Антуанетты, явившийся в Париж, чтобы покрасоваться своей простотой, наконец уговаривает неповоротливого мужа сестры совершить ту скромную операцию, которая вполне восстановит его до сих пор не восставшую мужественность. Лейб-медик на несколько мгновений пускает в дело ланцет, и уже двадцать пятого августа 1777 года, семь лет спустя после венчания, Людовик ХV1 вступает в свои супружеские права. Тридцатого августа он во второй раз выигрывает сражение, затем регулярно следует от победы к победе, что ему, к его удивлению, нравится и что вселяет в него законную гордость собой.