После Первой мировой и Гражданской войн надо было возвращать к жизни разрушенное. Среди иного требовалось восстановить и конское поголовье, ещё десять лет назад по численности первое в мире. Конница продолжала оставаться самым мобильным родом войск. Но шли споры, быть ей или не быть. Дескать, надо создавать моторизированные войска. Надо, но в стране не было ни одного автомобильного или танкового завода.

Будённый в это время был назначен инспектором кавалерии. Снова пересеклись пути Снесарева и Будённого. Они уже встречались под Царицыном, а ещё раньше на австрийском фронте, в Карпатах, о чём последний рассказывал: «Я как-то подошёл к группе прапорщиков и офицеров постарше, со вниманием слушавших высокого генерала, который говорил о том, как изменяются вооружение и тактика в войнах, но что-то остаётся непреходящим — это всё то же старое человеческое сердце солдата, которое билось за древним щитом, как бьётся оно около нынешнего пулемёта. И для него, для этого сердца, девизом поведения в бою были и остаются слова, данные как математическая формула Суворовым, — быстрота, натиск и внезапность».

Брусилов и Будённый, оба кавалеристы и знатоки коневодческого дела, были частыми гостями, вместе и порознь, на квартире Снесарева.

В то время создавались новые уставы и программы, нужно было учиться военной теории. И первым учителем Будённого стал Снесарев. Начали с разбора операции Будённого под Воронежем против Шкуро и Мамонтова… Позже с теоретическими вариантами разбирали классические операции Пунических войн, походы Александра Македонского и Юлия Цезаря, действия русских войск в Семилетней войне, а ещё на полях Куликовом, Полтавском, Бородинском.

Жизнь семьи двигалась, а дороги впереди скрывались в тумане. В житейском смысле положение снесаревской семьи было далеко не худшим: помимо «благодеяний» КУБУ-ЦЕКУБУ образовались и другие. Льготой командного состава было определение детей в учебные заведения и бесплатное их обучение. Согласно постановлению Президиума Моссовета от 1924 года Снесарев имел право на дополнительную площадь двадцать квадратных аршин (то есть уплотнения можно было не опасаться). Как бы они пригодились в тридцатые годы, когда семья оказалась вовсе выселенной!

Здесь самое время вновь обратиться к воспоминаниям дочери Андрея Евгеньевича: живые глаза, ум и душа девочки-отроковицы вбирают многое из того, чем в двадцатые годы живут в столице родные — каков быт, заботы и увлечения семьи, да и чем жила сама Москва.

«Кира ходил в школу на Скатертный переулок — около получаса ходьбы от дома; его приятелями-одноклассниками были Коля Владиславский, Саша Зигель, Илюша Кан (в будущем международный мастер по шахматам). Они бредили шахматами… В Москве в 1925-м проходил Международный шахматный чемпионат с участием Капабланки, Ласкера, Боголюбова, Рети, Маршалли и других. Чемпионат проходил в Колонном зале Дома союзов, и мальчики во главе с Илюшей Каном пропадали там, а потом, возвратясь, шумно обсуждали и разбирали партии. К спорящим присоединялся и Андрей Евгеньевич, который тоже давал советы и комментировал. А Илюша снисходительно говорил, что он неплохо разбирается в шахматах, ему бы следовало серьёзно заняться игрой — и неплохой бы шахматист получился из Андрея Евгеньевича».

(Ещё не сыгран матч Алёхина с Капабланкой, ещё Алёхин не увенчан лаврами чемпиона мира, но он уже по предыдущим турнирам дышит в спину обоим чемпионам — Ласкеру и Капабланке, и, конечно, многие любители шахмат, разумеется, и Снесарев, желали бы видеть Алёхина на турнире в Москве — на его родине. Но он не приехал.

А фигуры на шахматной доске движутся, и ещё в большей степени — на мировой политической шахматной доске. — Авт.)

«Я ходила в школу на Кривоарбатский переулок, тоже не меньше получаса ходьбы… В 1924–1925 годах по воскресеньям у меня собирались девочки на танцевальный класс. В следующем году был поставлен целый балет “Фея кукол”. Сцена представляла собой игрушечный магазин… занавесом теперь заведовал Валентин Катаев; он был литературным сотрудником в “Гудке” (газета железнодорожников) и большим Гениным приятелем. Они вместе бывали на литературных диспутах, на встречах с писателями, увлекались цирком и давали в газеты небольшую спортивную информацию о борьбе и боксе. У Гени вообще появились литературные знакомства: однажды (это было позднее, в 1926 или 1927 году) он привёл кого-то переночевать; этот кто-то обладал отменным аппетитом, говорил за столом мало, переночевал на бархатном диване под большой картиной Клевера, а утром, перед уходом (опять же после плотного завтрака), попросил Геню собрать всех, чтобы попрощаться. Когда все были в сборе, он встал на руки и долго со всевозможными вариантами и вывертами ходил на руках и проделал несколько цирковых номеров. Потом попрощался с каждым за ручку, каждому сказал что-то приятное и отбыл. Это был поэт Иван Приблудный, любимый ученик Сергея Есенина…

В те годы первое января не было праздничным, это был обычный день, если он случайно не приходился на воскресенье. Но на старый Новый год приходила Антонина Васильевна Нежданова с Николаем Семёновичем Головановым. Появлялась в огромной четверти (были такие бутыли) необыкновенная бабушкина вишнёвая наливка. Разговоры велись около музыки, театра, искусства. Как-то разговор зашёл о композиторе Калинникове; был извлечён мамин фортепьянный экземпляр его симфонии, Николай Семёнович проиграл несколько страниц и объявил, что совершенно забыл о ней и непременно возьмёт её на один из ближайших концертов в консерватории. Он был ярым пропагандистом русской музыки и русских исполнителей, в связи с чем испытывал серьёзные неприятности в Большом театре и вообще в музыкальном мире. На концерт музыки Калинникова он прислал пригласительные билеты в директорскую ложу. В другой раз, это было 13 января 1929 года, он аккомпанировал мне лёгонькую шотландскую песенку Бетховена “Милее всех был Джемми”, и Нежданова сказала, что будет заниматься со мной. Я занималась с ней с октября 1929 года. После ареста папы платить ей за обучение мы, естественно, не могли, однако уроки ещё некоторое время продолжались бесплатно. Потом занятия сошли на нет, но великая артистка периодически помогала нам в трудные времена…

Театры экспериментировали… Режиссеры по-новому “прочитывали” знакомые пьесы; они часто ставились дыбом. Даже Большой театр не избежал подобного спектакля, поставив “Севильский цирюльник” дыбом, где женщины играли мужские роли, а мужчины — женские. Геня был, конечно, поклонником новых исканий, превозносил Мейерхольда, нашёл какие-то пути в его театральную мастерскую. В 1926 году он кончает университет и зачисляется стажёром в Московскую коллегию защитников. Получает первые дела, тщательно готовится к выступлениям и репетирует свои речи. Все слушают его речь, и папа порой вставляет какое-нибудь сравнение, оборот, советует заострить на чём-то внимание, сгладить то-то или то-то…

Кира кончает школу и готовится к поступлению в Институт востоковедения. Кроме того, он начинает серьёзно заниматься спортом, особенно конно-лыжным и лыжами: Ходит на секцию бокса, участвует в общемосковских соревнованиях по боксу и иногда гуляет с кровоподтёками на лице. Летом усиленно занимается теннисом. И по всем видам спорта имеет очень хорошие результаты. Весной 1926 года в Москве было наводнение, река вышла из берегов, и некоторые улицы и площади города оказались под водой. Кира был записан в Общество спасения на водах, и ему была поручена Дорогомиловская площадь (перед Киевским вокзалом), через которую он перевозил людей в лодке…»