сказал он слащавым голосом. — Надеюсь, вы не сомневаетесь в священнике, мистер Сандин?

Я поблагодарил его и отошел. В этой брошюре я узнал расписание поездов. Меня поразило не то, что я увидел его на столе управляющего отелем, а заботливое старание Ловсхайма скрыть его от моего взгляда.

Меня вывел из размышлений резкий голос миссис Бинг. Она появилась, закутанная в большую шаль.

— Как ваше плечо? — взвизгнула она. — Идите сюда, может быть, в этом углу мы найдем хоть немного солнца. Что вы думаете об этих двух убийствах? Из-за них мы вынуждены томиться здесь, точно арестанты, пока это будет угодно полиции.

Я сел рядом с ней, и она, не переставая, говорила:

— Какая красивая девушка! А с кем она разговаривает? А! С врачом!.. Да, очень красивая девушка и необыкновенная.

— Необыкновенная? Чем же?

Она нахмурила свои лохматые брови и продолжала:

— Да, она действительно необыкновенная. Вы помните ту ночь, когда было первое преступление? Электричество внезапно погасло. Зачем она его выключила?

— Не понимаю, что вы хотите сказать?

— Я спрашиваю, зачем этой девушке нужно было выключить свет во всем отеле?

— Но послушайте, это же не она сделала! Миссис Бинг проворчала:

— Вы в этом уверены? А я вам говорю, что она это сделала. Я видела это своими глазами.

Глава 12

Казалось, из всех обитателей отеля одна миссис Бинг была зрительницей, а все мы были актерами. Что касается меня, я был встревожен вдвойне: и за себя, и за Сю. Лорн был хладнокровен, каким и должен быть профессиональный детектив. Ловсхайм чего-то боялся, и это было написано на его лице. Однако я чувствовал, что эти два убийства были для него событиями второстепенного значения. Священник как будто бесцельно проводил свое время и напоминал мне большой вопросительный знак. Я считал его очень подозрительным. Вряд ли он действительно был священником, старавшимся остаться не замешанным в преступления. Мадам Грета по-прежнему оставалась непроницаемой. Но, время от времени, ее зеленые глаза переставали самодовольно улыбаться и в них появлялось выражение страха, как у животного, попавшего в капкан. Маленькая горничная Марианна была очень печальна.

Как я сказал, миссис Бинг была единственным человеком, который мог оставаться в роли наблюдателя. Это чувствовалось по ее лицу, хотя оно и было бледное. Но она храбрилась и не хотела показать, что тяжело переживает происходившее. Она не слабее нас ощутила страх перед невидимой рукой, опускавшейся то на одну, то на другую жертву.

Как позже нам стало известно, в этом деле существовал отвратительный порядок и система. По мере необходимости препятствия устранялись одно за другим. И если кто-либо становился помехой, его ликвидировали. Это делалось молниеносно, безжалостно, без предупреждений и, как я теперь убедился, без малейших угрызений совести.

Это все было частью глубоко продуманной программы, ведущей к выполнению намеченной цели. В то время мы чувствовали это инстинктивно. Позже мы узнали об этом в реальности.

Слова миссис Бинг так взволновали меня, что на несколько мгновений я лишился дара речи.

— Но не могли ли вы ошибиться?

— Я не ошиблась, — твердо сказала она. — Я расскажу вам, как это было. Полиции я не сказала и не скажу, потому что эта девушка вызывает у меня симпатию. Но вот что произошло. Вам известно, где находится моя комната?

— Она на втором этаже, не так ли? Она кивнула головой.

— Это комната № 11, она расположена вблизи холла, в коридоре южного крыла. Вы проходите мимо нее каждый раз, когда идете к себе. Ну, так вот, почти напротив моей комнаты находится распределительный щит. Его можно не заметить, если не искать специально, так как с виду он похож на небольшой шкафчик. В ту ночь, когда на площадке был убит человек, я плохо спала. Ветер выл и шумел, а оконные рамы так стучали, что я не могла спокойно отдыхать. Во время непродолжительного затишья я услышала какой-то шум, и, казалось, он исходил из холла. Вы знаете, что здесь, в отеле, очень тихо и шум в холле около полуночи — необычное явление. Из любопытства я встала, подошла к двери и немного ее приоткрыла. В холле тускло горел свет, и эта девушка стояла у распределительного щита. Дверца шкафчика была открыта, и ее рука лежала на рубильнике, выключающем энергию во всем отеле. И в этот момент она потянула рубильник, и свет был выключен. Я снова легла в постель, но через полчаса полиция стащила меня с кровати из-за убийства.

— Но... вы уверены, что это мисс Телли? Может быть, это была мадам Ловсхайм?

— У меня хорошие глаза, мистер Сандин. Это была Сю Телли.

— Но свет был тусклый.

— Послушайте, — раздраженно сказала она. — Можете мне не верить, если хотите. Но я убеждена в этом.

Она поглядела на девушку, стоявшую у входа, затем снова взглянула на меня и презрительно сказала:

— Вы воображаете, что я могла бы спутать стриженые волосы такого цвета с огромной рыжей шевелюрой мадам Греты?

— Нет, я этого не думал. Однако я неуверенно спросил:

— Что на ней было надето?

— Какая-то черная накидка. Кроме того, она гораздо стройнее, чем мадам Ловсхайм, у нее изящная фигура. А это связано с происхождением. Кто угодно может иметь розовые щеки и красивые глаза, но, чтобы обладать изящной фигурой, нужно происхождение, — прибавила она хриплым голосом. — Кажется, сегодня опять будет плохой день: пасмурно и сильный ветер.

Она с недовольным видом отошла, так как Сю направилась к нам.

Перед ленчем Сю и я совершили небольшую прогулку. По предложению Сю, мы пытались забыть все ужасы, окружавшие нас в отеле, и она притворялась, будто не замечает двух фигур в голубых формах, следовавших за нами. Эта прогулка вдоль старых улиц, замощенных булыжником, и по мосту, откуда мы смотрели на мутную воду и холодное серое небо, была для нас необычной. Сю пела по-французски "На мосту Авиньона" и "Маленькое сердце моей подружки". У нее было чистое сопрано, которое нельзя всерьез назвать голосом, однако оно было веселое, мягкое и приятное для слуха.

Мы немного поболтали, и Сю спросила меня, чем я занимался и где бывал. Мы поговорили о мексиканских рабочих и их неизменной поговорке, что означала пустое обещание, вроде "завтра, завтра, только не сегодня", о цыплятах "гамбо" в Новом Орлеане и о пастбищах Техаса. Все это, казалось, осталось где-то далеко, в другом мире.

— Вы любите наш Запад, не правда ли? — спросила она. И я сказал, что люблю, но прибавил, что со временем он изменился.

Затем наш разговор перешел