– Говори! – добавил и Кузьма Аксак. – А то велю застрелить и не велю хоронить!

– Ох, батюшка атаман! – зачастил Анчуркин. – Послан я от Наума Говоруна известить, твою милость, что пушки – на санных, добротно сделанных лафетах! Ждут там твоего повеления везти к Большому питейному дому. Вот и весь мой сказ, не обессудьте, что прервал завтрак, велено было…

– Ну вот, – выдохнул с облегчением атаман и поворчал: – Явился с добрым словом, а видом напугал чуть не до смерти. – И вновь взялся за ложку. – Передай поручику Счепачеву, пущай подберет смирных лошадей, впрягут в те санные лафеты. А следом и мы будем.

Белокурый Сысой Копытень, темно-рыжий Наум Говорун и его рябой товарищ Потап Лобок встретили атамана, провели к лафетам, на которых, прихваченные железными обручами, прочно лежали чугунные четырех фунтовые орудия. Под солнечной стеной кузницы, присев кто на опрокинутую бадейку, кто на плетеную корзину из-под древесного угля, отдыхали присланные к кузнецам в подмогу подручные.

Пожилой казак, копошась пальцами в спутанных куделях бороды, поглядывая на товарищей, забавлял их какой-то сказкой. До Арапова долетел лишь конец разговора:

– …Вот тут-то генералу и конец пришел. Посадили его казаки в воду да и говорят: «Коль даст тебе Господь силы выпить весь Дон-реку, тогда выйдешь к людям для жизни…»

– Ну и что же, вышел тот генерал из Дону? – спросил кто-то из молодых подручных.

– Да нет еще, – ответил бородач. – Как отбывал я к службе, тому уж лет пятнадцать, все еще пил воду реки… Бабы иной раз говорили, что, полоща белье, видели генерала, как в воде качался. А может, у водяного царя на службе ему понравилось, потому и не выходит боле к людям. А нам и невдомек спросить у него…

Рассказчика прервали негромко:

– Атаман пожаловал, братцы.

Все вскочили на ноги.

– Опробуем, батюшка атаман? – первым подбежал к Арапову подвижный и востроглазый Потап Лобок, левой рукой придерживая у бедра короткую шпагу с медным эфесом.

– На месте пробовать станем, – ответил Илья Федорович и распорядился трогать коней с места. Для бережения, чтобы пушки с крутого берега не покатились своей тяжестью на коней, человек по двадцать, обвязав лафеты толстыми пеньковыми канатами, удерживали сани от чрезмерного разгона.

Канониры шли рядом, готовые, казалось, сами лечь под лафеты, если орудия вдруг стали бы валиться в заснеженные канавы. Илья Федорович, сверху с беспокойством поглядывая на волжский лед и на далекое, в дымке, село Рождествено, шел за санным пушечным обозом рядом с Кузьмой Петровичем.

«Сколько же времени у меня для приготовления к сражению? – неотступно думал атаман, едва взгляд снова и снова обращался с волжского возвышенного берега к правобережью, укрытому зимним лесом и глубокими сугробами. – День? Два? Сколько надобно Муфелю на дорогу и на подготовку к штурму? А ежели ударит с марша? Тогда – сколько часов? Слава господу, хоть пушки общим старанием успели поднять с земли на лафеты да многолюдством усилились. Не считая готовых к драке самарцев, у меня не мене семисот казаков… Мало, мало против регулярной команды майора Муфеля! По Ромоданову знаю – троих мужиков надобно выставить против одного солдата, тогда еще можно идти в открытую драку. Эх, подоспели бы калмыки к сроку, как просил я атамана Дербетева!»

Рядом что-то проговорил Кузьма Петрович. Илья Федорович встрепенулся, переспросил:

– Что ты сказал?

– Я говорю – приехали на пушечный редут! – весело повторил старый друг. – Отменно постарался поручик Счепачев, почти готово укрепление.

На просторной площадке, чуть выше Большой улицы, защищенной со стороны Волги бревенчатой стеной в рост человека, с амбразурами для орудий, было довольно многолюдно. Копытень, огромный, добродушный, терпеливо распихивал любопытствующих самарцев и новонабранных казаков, не бранился, только просил, а кто упорствовал, того брал руками поперек тела и переставлял:

– Остерегись, братец. Подайся повыше, матушка, не у купеческой лавки толчешься, право! Пострел, куда под копыта лезешь? Зашибет копытом, будешь уродом, как я теперь вот.

Сноровисто установили большие пушки жерлами на Волгу, двухфунтовые развернули так, чтобы можно было стрелять попарно наискось вдоль города, если бы супротивники надумали обходить редут с обеих сторон. Сысой Копытень подсунул пальцы под волосяную накидку и поскреб вмятое переносье, потом с сожалением выговорил:

– Эх, жалость какая, – нет у нас картечных картузов!

Наум Говорун и Потап Лобок аккуратно раскладывали в зарядных ящиках взятые на редут смоляные вязаные картузы с порохом, придирчиво проверяли ядра – нет ли трещин или раковин, чтоб не попортило пушку при стрельбе. Примерились, удобно ли будет работать банником и прибойником. Остались довольны, и только после этого Говорун обратился к походному атаману:

– Надобно бы пристрелять пушки да вешки на снегу поставить по той пристрелке.

– Поручик Счепачев, командуйте! – повелел Илья Федорович.

– Слушаюсь, господин атаман! – Поручик козырнул, подошел к канонирам и скомандовал четко, по армейским артикулам:

– Бань орудие!

Сысой, Наум, Потап и князь Ермак, обученный за эти дни обращаться с пушкой, сноровисто заработали банниками, хотя знали, что пушки давно, еще в кузнице, вычищены до блеска.

– Заряд в дуло!

Вязаные картузы с порохом исчезли в жерлах.

– Крепить ядро!

Канониры прибойниками вогнали в стволы ядра, потом пыжи и утрамбовали их плотно. Посланные от города верхоконные казаки рассыпались по волжскому льду с кольями в руках. Отъехали на безопасное расстояние, замахали шапками – готовы, дескать, смотреть, куда упадут ядра.

– Наводи орудия на предельную дальность! – снова скомандовал поручик Счепачев. Заложив руки за спину, он почти строевым шагом прохаживался за пушками, и строгий подтянутый вид офицера невольно заставлял казаков быть такими же старательными в деле.

Канониры клиньями подняли стволы, замерли, держа над затравочными отверстиями тлеющие в пальниках фитили.

Прислуга встала вдоль лафетов, чтобы при откате орудий никого не покалечило.

– Огонь! – И поручик резко, со свистом взмахнул обнаженной шпагой. Пушки громыхнули так, что у Ильи Арапова с непривычки на время заложило уши, и он, будто рыба на раскаленном песке, захлопал ртом, глотая морозный воздух. Не услышал воя унесшихся вдаль четырехфунтовых ядер, но увидел, как четыре столба снега и ледяной крошки взлетели вверх.

У пушек, подкатывая их к бойницам, затолпились специально выбранные команды. Канониры пробанили стволы, навели пушки на среднюю дальность, и вновь – огонь!

Всадники на льду выкрашенными в голубой цвет столбиками отметили место падения ядер после трех залпов. Последний залп сделали на самом низком положении стволов – далее шла уже непростреливаемая мертвая зона. Илья Федорович обнял принародно канониров, наградил всех, кто готовил лафеты, кто ковал обручи и крепил пушки, распорядился накормить отменным обедом и всенепременно дать отдых.