– Не всякого труса хвалите – одного предал, предаст и другого! – Тут же вступил в спор Петр Хопренин. – Тогда вы все, магистратские люди, смотрели в рот бургомистру да отставному солдату Жилкину! И нечего теперь виновного искать за прошлое, коль все сробели! – Обвисшие щеки Хопренина заметно колыхались, когда он вертел головой, поглядывая то на левый край стола, где сидел сумрачный Иван Халевин, то на правый, где тесно уселись дородные телами братья Углицкие, Андрей и Алексей.

– Ну и славно: по старцу и милостыня! Самый раз послать того Михайлу Таганцева встречь команде войска матушки-государыни, – подал вроде бы с насмешкой подсказку Андрей Углицкий, но его маленький рот, прикрытый седыми усами, был плотно поджат. Да и глаза слишком серьезные, чтобы принять слова его за обычную издевку.

Иван Халевин крякнул в кулак, опустил пустую чашку на скатерть, утер мятым платком круглую плешь, разгладил редкую белесую поросль на висках и на затылке. Выпуклые, редко мигающие темноголубые глаза бургомистра прилипли взглядом к протопопу Андрею. Тот даже поежился, голову опустил, будто размышляя, а не долить ли себе еще кипяточку.

– Ныне получил я письмо от государева атамана Падурова, моего двоюродного, знаете же, братца. Пишет об успешных делах государя под Оренбургом, и чтоб радели мы всенепременно о заботах Петра Федоровича…

– А ты нам теперь свои резоны не ставь, бургомистр! – довольно грубо прервал Халевина Андрей Углицкий. – Вот вы с братцем аккурат подходите друг другу к масти! Ведомо и глупцу, что свинье не до поросят, когда ее на огонь тащат! Так и нам теперь не об Оренбурге думать пристало, а о головах своих перво-наперво озаботиться. Где же войско Самаре в помощь от того объявившегося Петра Федоровича? – выкрикнул Углицкий, и все отметили про себя, что титула «государя» он не упомянул. – Яицкий город ему не покорился, Оренбург уже вон сколько времени в осаде… Как же отт до Москвы-то собирается всю Русь воевать? Так и сгинет в степях! И чем будет людям памятен? Разбоем? Так разве что гореславного Стеньку Разина удастся ему затмить, только и всего.

Ротмистр Хопренин зло кашлянул в кулак, из-под бровей уперся суровым взглядом в Углицкого, явно не одобряя его резких речей против государя Петра Федоровича. Еще неизвестно, чей верх будет, а он ишь как распахнулся весь перед магистратскими!

Иван Халевин стукнул ладонью по столу, потом пальцем через стол потыкал в сторону братьев Углицких.

– Ага-а! Заверещали, господа отставные офицеры! Будто медведь с вас шкуру когтями потянул. Запахло жареным – и речи пошли другие? Поначалу все метили орлами взлететь, кованые сундуки новыми империалами[25] утяжелить до неподъемности. А теперь чуть поприжали вас – так вам уж государя Петра Федоровича великое дело гори хоть синим пламенем, сыпься прахом! То-то поделом всем нам вобьют задний ум через нижеспинье! И пусть вобьют, коль задуманного не хватило смелости довести до разумного конца.

Иван Халевин угрюмо помолчал, ожидая, что кто-то отзовется хоть словом, глядел в окно на заснеженные крыши ближних изб и амбаров. Все молчали, чувствуя, что бургомистр не все сказал.

– Вижу – многие из вас готовы под стать женке Доравре, малость пожив в мытарствах, оставить своего Эрнеста и бежать к другому господину[26]… сиречь к государыне, вопия о помиловании. Ну, что ж молчите, именитые самарцы? Думайте, решайте, поднимать ли нам город на сражение аль в погреба за капустные бочки схорониться?

Именитые самарцы долго молчали, словно обидевшись на резкие слова бургомистра. На самом же деле каждый думал, как бы самому из воды сухим выйти: кто угрюмо смотрел в пол, кто в полузамерзшее окно, а Петр Хопренин, навертев на палец ус, примирительно сказал:

– Что толку спорить о сделанном! Коль наткнулись рылами на кулак, утирайтесь теперь молча. Надобно было вслед за Балахонцевым бежать из Самары, а мы за скарб свой зацепились всеми ногтями. Прихватил нас атаман крепко, в острых когтях держит – не вырваться, мяса не оставив.

– Сидение сидению рознь под атаманом. Кто по неволе сидит, а кто и содействует ему, – вновь съязвил Андрей Углицкий. – Не всем атаман указы шлет самарских жителей верстать под ружье супротив воинской команды государыни-императрицы… Тем, кто содействует ворам, петли не миновать, как и всем этим набеглым казакам.

– Вона ты как заворожил про наши души! – вновь вспыхнул Иван Халевин и недобро прилип взглядом к отставному казачьему ротмистру. Быстро забыл ты, ротмистр, чарку из атамановых рук и многолетие, что желал государю Петру Федоровичу на Рождество Христово!

Андрей Углицкий отбурчался:

– Те чарки всем нам поперек горла ножом острым встанут! Ушлет нас матушка-государыня в края, куда и Макар телят не гонял… Вот уж воистину – наняли батрака себе на бока! Умом теперь повредишься, а в какую щель уползать от кары, не придумаешь.

– Бог не свой брат, от Его руки не увернешься, – негромко подал голос протопоп Андрей. – Греховная печать Каинова на всех нас за измену матушке государыне… Иной раз встанешь пред святым ликом, а за кого молиться, в ум не вберешь… С тем и плетешься немощными ногами к постели. Ночью стукнет конь копытом на дороге – вздрогнешь с тяжкой мыслью: ворвутся разбойники, изобьют до смерти, так и скончаешься в ночи, глухой исповеди[27] сотворить будет некому… Охо-хо, грехи наши тяжкие.

– Послать бы кого навстречу команде, – вновь вернулся к своей мысли Андрей Углицкий и выжидательно посмотрел на бургомистра, словно подталкивая Халевина к опасному разговору.

– Поезжай, коль такой храбрый, – тут же ответил Халевин, злой на Углицкого за его ехидство и злорадство над чужой оплошкой. – Аккурат Володимирцеву угодишь в руки! Ныне его люди едва ли не у каждого двора с ружьями стоят! Опять норовишь чужими руками гребануть жар, Андрей Петрович? Гребани, голубчик, своими, да попробуй не обжечься при этом!

Андрей Углицкий скосоротился от язвительной реплики бургомистра, хотел было ответить, да на пороге вдруг вырос долговязый барабанщик Ивашка Жилкин, расставил длинные, обутые в тяжелые солдатские сапоги ноги, пробуравил всех по очереди злыми глазами и спросил:

– Что за тайная вечеря у вас издеся?

У Андрея Углицкого по спине будто кусок льда скользнул от воротника до туго стянутого пояса. Подумалось: «Неужто этот поганец у чужих дверей уши растерял да все выслушал? Висеть тогда мне на воротах собственного подворья…» Спросил, вымучивая на похолодевших губах подобие улыбки:

– С чем пожаловал, братец?

– Не сам пожаловал – государев атаман Илья Федорович прислал! Велено магистратским главным мужам да отставным офицерам быть тотчас в комендантской канцелярии.