– Будем драться теми силами, каковы при нас. Теперь слушайте мое решение. Ежели мерзкопакостный немец Муфель атакует нас от села Рождествена, о чем мы скоро узнаем от есаула Пустоханова, то силы свои поставим так.

Командиры отрядов склонились над чертежом города, старательно исполненным поручиком Счепачевым, и атаман неспешно начал пояснять свой план завтрашнего, а быть может, и нынешнего ночного сражения. Закончив показывать, Илья Арапов облокотился о стол широкой ладонью, прикрыв часть чертежа, спросил:

– Все уразумели, други?

Семен Володимирцев крякнул, бережно потрогал обмороженную, бараньим салом смазанную скулу, вскинул на атамана черные быстрые глаза, заверил:

– Уразумели, Илья Федорович. Дадим перцу тому немцу! А теперь дозволь мне уйти – надобно нарядить новых людей караулы сменить за городом. Зябко долго на ветру быть.

– Скоро всех отпущу. Поручик Счепачев, пришли ко мне умеющего хорошо ездить на коне солдата. Нарочным с одним калмыком, при мне состоящим для пересылки, отправлю его к атаману Дербетеву, чтоб срочно сикурсовал к нам. Ежели калмыки во время сражения под Самарой ударят майору в спину, побежит немец не хуже генерала Кара! Тогда и о другой воинской команде под Ставрополем можно будет озаботиться тако ж общими силами.

Поручик Счепачев коротко ответил:

– Пришлю Петра Свешникова. Он бывал в Ставрополе не единожды.

– Ну и славно. Теперь идите к своим отрядам. Укрепите в казаках веру: за государем Петром Федоровичем ратная служба не пропадет.

Командиры вышли, оставив атамана одного с думами о предстоящем сражении. Илья Федорович вновь склонился над чертежом, подивился умению Счепачева так хорошо изобразить на бумаге город, улицы, земляную крепость и овраги близ города.

– Эх, будь у меня хотя бы две сотни регулярных казаков в подмогу конным поселенцам да отставным с линии крепостей! Дал бы я сражение Муфелю перед пушечным редутом! А так – получится ли, кто знает? Не сробеют ли новонабранные вчерашние мужики сойтись на копья да на сабли с регулярными драгунами?..

В канцелярию осторожно заглянул сержант Зверев, поймал взгляд атамана, сказал:

– Прибыл солдат Петр Свешников.

Илья Федорович убрал в стол чертеж города с пометками редута и мест стояния отрядов, надел шапку, накинул на плечи полушубок и опоясался. И едва шагнул было к выходу, как, отстранив в дверях сержанта, через порог шагнул Гаврила Пустоханов. Илья Федорович глянул в задубевшего от мороза есаула, увидел лихорадочный блеск его светлых глаз и понял: вот она, грянула беда! Что-то сжалось в груди и отдалось острой болью под правой лопаткой. Почудилось, будто промороженное лезвие шпаги, пронзив железную рубаху, со спины вошло в тело…

– Ну, Гаврила… – только и выдохнул Илья Федорович, а спросить далее, идет ли полевая команда на Самару, душевных сил не хватило, замолчал…

– Команда Муфеля вступила в Рождествено.

– Та-а-ак, – протянул Илья Федорович, невольно снял шапку с головы: виски вдруг взмокли. – Всей силой вошли?

Гаврила Пустоханов тоже снял рыжую шапку, запоздало перекрестился на иконы.

– Въехали покудова конные драгуны да казаки при команде. Обоз с пушками и солдаты в санях еще в Винновке, на подходе.

Илья Федорович подошел к окну, через верхнюю чистую часть стекла глянул на закат: еще чуть более получаса, и солнце скроется.

«Муфель в ночь встанет лагерем в селе. Поопасится калмыков, чтоб бросить пушечный обоз и кинуться с уставшими всадниками на Самару, зная, что у нас есть свежая конница… Ну а утром…» – И не стал думать вновь о том, о чем уже говорил с командирами. Подошел, взял высокого есаула за плечи, словно намеревался прижать к груди, но легонько лишь встряхнул:

– Спаси тебя бог, Гаврила, за доброе бережение города. Дальним моим оком был ты и твои казаки. Теперь встань на постой в доме Племянникова, где остановился на житье и я сам. Обогрейтесь после перехода по льду – вона мороз-то как лютует, через стекло и то чувствительно! Людей накорми, бургомистру дано распоряжение. Ежели ударят набатный сполох – своих казаков без моего нарочного не тревожь, пущай отдыхают. Ну, ступай, дружище, а я пойду курьера к Ставрополю послать, – прошел к двери, открыл ее толчком руки и спросил у Зверева: – Кузьма Петрович не объявлялся?

Сержант встал из-за маленького стола и глазами указал на Кузьму Аксака, который, распахнув полушубок, дремал, сидя на табуретке, спиной к теплой печке. Илья Федорович подошел, тронул старого ромодановского атамана за плечо и, когда Кузьма Петрович поднял на него сонные глаза, негромко позвал:

– Идем, Кузьма Петрович, Данила Рукавкин, должно, заждался нас…

Позвав за собой присланного Счепачевым молодого солдата и низкорослого, в теплом стеганом халате и высокой мерлушковой шапке усатого, лет пятидесяти калмыка, вышли из комендантской канцелярии и, хватаясь то и дело за уши, спешно пошли по улице.

Данила Рукавкин встретил званых гостей у раскрытой калитки. Знакомым, мало изменившимся подворьем – разве что амбар поставлен новый вместо старого и низкого – Илья Федорович прошел к крыльцу, на миг остановился… Вспомнилось давнее – статный, едва начавший седеть Данила Рукавкин возвращается из поездки в Яицкий городок. На крыльце его встречают старый, весь белый как лунь родитель, а рядом с ним справная русоволосая красавица жена Дарья. Илья, а по-деревенски просто Илейка, в робости остановился у раскрытых ворот, смотрит на суету встречи чужой ему семьи, слышит за спиной повизгивание голодного, приставшего к нему бродячего пса, позже названного Иргизом, видит бегущего к воротам разодетого, в дорогих кружевах Панфила, младшего из Рукавкиных…

– Сколь времени прошло, а помнится многое, – неожиданно проговорил рядом Данила Рукавкин. Старый купец верно уловил тень легкой грусти, павшей на лицо государева атамана. – А помнишь, Илюша, каменную топь, куда прыгнул ты, птенца задумав из ямы выкинуть? Да оба с Панфилом едва под землю не ушли…

– Помню, Данила, – скорбно улыбнулся Илья Арапов. – Та каменная топь не единожды вставала у меня перед очами, коль тяжко приходилось в дороге к заветному Беловодью… Ну а как хозяюшка? Жива-здорова?

– Слава богу, покудова на ногах топчется, – ответил Данила, распахнул дверь в сенцы. – Входите, гости желанные. А здоровье наше теперь какое – не живем век свой, а доживаем… Вот внука Тимошу счастливо дождаться бы, оженить, а там и помирать пора. Сердце у меня по ночам схватывает от страха за Тимошу… А тут еще сон нынче странный привиделся… Раздевайтесь, – пригласил Данила, когда вошли в переднюю комнату. – Полушубки сюда, шапки я здесь на оленьи рога повешу.

– Что же за сон тебя напугал, Данила? – спросил Кузьма Петрович, вешая полушубок на вешалку рядом с огромными оленьими рогами.

– Да чудный, право, сон. Будто прибегает ко мне на двор магистратный рассыльщик Осипов и говорит, что из Яицкого городка, дескать, от самого батюшки государя на санной повозке примчался курьер. И велено будто бы мне не мешкая взять какие ни есть лучшие гостинцы и мчаться в Яицкий городок, где венчается мой внук Тимоша с яицкой казачкой Устиньей Кузнецовой. Вестимо, похватал я невесть какие и с чем короба в амбаре, втиснулся в повозку и поехал в Яицкий городок. Вхожу в просторную горницу, вижу стол с явствами, будто воочию вижу на первом месте Устинью в подвенечном белом платье, а рядом… свободное место. По горнице ходит суровый Петр Федорович, узрел меня да и спрашивает: «Аль не видишь, купец, все гости за свадебным столом, а жених-то где?» Веришь ли, Илюша, проснулся – как в бане был! Все исподнее белье мокро на мне, руки трясутся… К чему такой сон? Теперь вот хожу и думаю. Ну, был у нас разговор с государем, что обвенчает он Тимошу с Устиньей, так теперь война, не до свадеб… А тут будто воочию на свадьбе побывал… да свадьба без Тимоши, и чуть на тот свет не отправился со страху.