был таков, – Лотос, распускающийся на рассвете. Если кратко, то лотос рассвета. Андрей сократил его до имени Лора. Златолицая жена не была против и такого имени. Чисто домашнего. – И тут своя Лора, – ворчал про себя Радослав. Ему было не очень радостно произносить это имя. Но нагружать свою обыденную речь всякий раз Лотосом рассвета было ещё нелепее. Он, противореча Андрею, называл её просто Лотосом. Так что у неё было три имени. Но и к этому она была снисходительна и терпима. При её неприметном, но несомненном участии в доме Андрея появилась ещё одна златолицая девица. Определить возраст было непросто. Они были все будто в едином возрасте, пока резко не старели и не усыхали, не мутнели до полной неразличимости их лиц. Так что ей могло быть и двадцать, и даже тридцать лет. Последнее было ближе к истине, поскольку она имела детей. Где-то эти дети обретались, пока она находилась, как бы, в гостях у своей родственницы Лотоса Рассвета, а на деле в спальне гостя Радослава. Поскольку её тоже звали Лотосом, но уже Лотосом, наделяющим своим ароматом всю округу, то промеж себя они с Андреем звали её уже Лотой. Чтобы отличать от Лоры – Лотоса Рассвета. Лота возникла как эксперимент. Однажды он взял и ради скуки, хотя и понимая, с какой целью она появляется в доме Андрея и его Лоры, надел на её палец перстень с алмазом Нэи, отнятый у Ландыш ещё в пору жизни на звездолёте. Тогда и началось…

Юную жену Ландыш мало занимал сам факт того, что муж где-то скитается среди скопища непонятных златолицых людей, поскольку для неё самой и окружающие её белолицые люди их континента, почти не отличимые от неё самой и от прочих землян, были также не очень и понятны. Цвет кожи, отсутствие или наличие бород мало что и значило для целей постижения тайн их коллективной души, а также душ сугубо индивидуальных. Она была занята своими жизненными экспериментами.

Итак, покидая вручённую ему на вечное хранение Пелагеей жену, он не испытывал никаких особых угрызений совести. Между всеми землянами существовала бесперебойная связь, малышка Виталина всегда под присмотром опытной мамаши и врача Вероники, сама Ландыш взрослая и себе хозяйка. Никаких выяснений она не выкатывала никогда, давая ему любую свободу, предполагая, что и ей даровано то же самое.

Совершенно бестрепетно созерцая златолицую Лоту – лёгкую и тихую, как в минуты отдыха, так и в её таких же тихих хлопотах, он думал вовсе не о ней. И не о покинутой на другом континенте Ландыш. Странность его путешествий к Скворцову, принадлежащему не к говорливой породе, заключалась в том, о чём и невозможно было никому поведать. Даже Куку, некогда посвящённому в эту тайну, но, похоже, прочно её забывшему. Во время его, безнравственных для человека семейного, ночёвок на континенте златолицых, в пригожем и простом одновременно доме Андрея и его Лотоса, Радослава опять стала посещать Нэя.

Нэя, оставшаяся в его памяти навсегда связанной с Паралеей, хотя она долго жила и в других местах, и Нэя призрачная не были похожими. Прежней Нэи уже не было нигде. Она и не могла быть прежней. Стать прежней означало одно из двух. Простить Рудольфа Венда и полюбить заново Радослава Пана. Ни того, ни другого она сделать не могла. Рудольфа Венда уже не было. А Радослав Пан был ей чужим. Он и сам не нуждался в её любви. Он получил то, к чему и стремился всю жизнь. Одиночество.

То самое его состояние, которого лишали его женщины, незваными приходящие в его личное пространство и всегда обустраивающие его под себя. То самое состояние, что он испытал лишь однажды, стоя на смотровой площадке околоземного спутника Борей. Совершенно один. Наедине с Космосом, вне Земли, вне её атмосферы, вне её соблазнов. На самом пороге своего взросления. Когда и подошла маленькая женщина Пелагея и нарушила его гармоничную внутреннюю Вселенную, тронув за руку.

И вот он его получил. Одиночество. И чтобы получить его в окончательной уже полноте, войти в одиночество Космоса его составляющей частью, надо было совсем немногое. Ждать.

Открытие тайн души самого закрытого человека из команды Кука. Андрей

Как-то они сидели с Андреем на утрамбованной площадке его буржуйского поместья, вернее, поместья Кука, у сиреневого озера, по берегам которого росли сиреневые лотосы, отчего вода и казалась насыщенно-сиреневой, овеваемые прохладой, словно бы такого же сиренево-насыщенного ветра, и молчали по обыкновению. В домах местных людей не было кондиционирования, оно было тут невозможным и слишком затратным, поэтому такие вылазки на кусочек прирученной одомашненной природы были настоящим блаженством.

– Благорастворение воздухов, – сказал Андрей из породы редких молчунов. Он наблюдал за белой лодкой, в которой абориген ловил свою вкусную рыбку ради пропитания. Озеро было гладко-зеркальным, пригожим и ленивым, как и сами люди вокруг, как и весь континент в целом. Желать тут было особо-то и нечего.

– То, к чему я был устремлён в самом начале, теперь дано мне. Но дано уже как пожизненное заслуженное наказание, – сказал Радослав вовсе не Андрею, а сам себе.

– Всем бы такое наказание, – флегматично отозвался Андрей. – Я вот думаю, а не остаться ли тут насовсем?

– Сидеть тут как джин в своей бутылке? – изумился Радослав, первый заговоривший об одиночестве.

– Да. Кук обещал мне отдать всю горную страну во владение. Просто потому, что она никому и не нужна.

– Когда-то мы, земной десант, также владели целой горной страной на Паралее. Правда, нас одолевали другие претенденты на то же самое. И отец Фиолета – Разумов Рудольф Горациевич так и остался один владеть спорным имуществом до поры до времени. Не знаю, что теперь с ним будет? Ведь он уже не сможет покинуть Паралею, как бы того не хотел. А вот хочет ли, это вопрос. Приёмный сынок Фиолет Арнольд не оставил ему выбора, разгрохав звездолёт. Кук согласен оставить тебя здесь?

– Да. Он так и сказал, «Как знаешь. Твой выбор».

– А как же Пелагея и её планета Бусинка? – до сих пор для Радослава был неясна та роль, которую Пелагея сыграла в жизни Андрея, сделав его таким вот окончательным сычом.

– Пелагея это сфинкс, стоящий на распутье с его недобрыми загадками. Не отгадал, так и пропадай. А как ты встретил её впервые? – задал он свой вопрос Радославу. И это было впервые, когда Андрей вторгся в сугубо личное пространство собеседника.

– Раз ты первый начал, то мне и легче. Пелагея – она появилась как та самая тёмная