В какой-то рецензии мужчина-критик писал, что ему было бы отвратительно читать описание об испражняющейся женщине. Мне было это неприятно, потому что он в действительности имел в виду, так это то, что он не хотел бы романтический образ женщины сделать менее романтичным (325).

Ей не хватает чувств (или ума), чтобы указать, что романтический образ женщины должен включать в себя её испражнения, которые должны украшать, а не обезображивать мечту о женщине.

Но и здесь Lessing делает исключение. Все запахи хороши, кроме менструальной крови, который ей всё-таки не нравится (325) (несмотря на то, что она против называния менструации «проклятием женщины»), а значит, тем самым она позволяет и всем своим читательницам и читателям отвращаться от запаха менструирующей женщины. Но хотя бы говорить о менструации она считает нужным:

Я забыла, что у меня начинается менструация. Я решила, что инстинктивное чувство стыда и скромности является фальшивым, нечестным – чувства, не годящиеся для писателя (324).

Пиком женской свободы в романе является даже не событие, свершившееся с героиней, а фантазия, рассказ, который она хочет написать, – на само действие у героини всё-таки не хватает свободы. Еолубая эротическая мечта женщины предстаёт в виде такой фабулы рассказа: женщина решает быть свободной и заводит двух любовников, с которыми спит попеременно: одну ночь с одним, другую – с другим. Любовники друг о друге знают, и каждый хочет её иметь только для себя. И освобождением для женщины в рассказе должен стать момент, когда она может себе сказать, что с каждым из них она получает равное наслаждение.

Но, спрашивается, о каком равенстве наслаждений может идти речь с двумя различными мужчинами – уж такую азбуку знает любая баба, у которой было больше одного любовника. И если от двух любовников два одинаковых наслаждения, то зачем тогда, спрашивается, второй любовник? В том-то и смысл, что одинаковых наслаждений быть не может – от каждого и от каждой наслаждение различное (с теми любовниками, от которых женщина получает наслаждение, а с импотентами или «скорострелами» – с ними и впрямь может быть одно и то же).

На этой невежественной глупости свобода героини и, следовательно, авторши кончается. Представить и описать ситуацию, где бы её ебли два любовника одновременно, такое её литературный и женский таланты не позволяют. А что они позволяют, так это бесконечно занудствовать, переливая из пустого в порожнее. Делает это она – да, с проникновением в женскую психологию, но психологию не только не свободную, а изощрённо рабскую.

Я не знаю, о чём пишет Lessing в других своих книгах, но количество ею написанного – огромно. За одно только терпение писать в таких деталях талантливую хуету – можно дать Нобеля. Вследствие своего многословия Lessing говорит детально о сексе только потому, что не может ни о чём говорить не детально, и это уже не столько её смелость, сколько болезнь. Она вынуждена излагать правду, так как правда состоит не из обобщений, а из деталей. А коммунизм, на который клевали героини её романа, состоял именно из обобщений, завораживавших женщин как раз тем, что обобщения эти отвлекали их от ненавистных деталей, или, как называет Lessing, «механики любви».

Осмелиться говорить о ебле, бесконечно болтая о чувствах и политике, – это вовсе не освобождение женщин, а ещё большее закабаление их во лжи и невежестве. К счастью, большинство женщин полагаются в познании наслаждения не на нобелевскую лауреатку, а на свой клитор и «механику» вибраторов. А то, что они говорят и пишут, – дело десятое. Ведь женщина становится честной в своих чувствах только за мгновенье до того, как её пронзит оргазм.

Впервые опубликовано в General Erotic. 2008. № 184.

В 1978 году, через год после приезда в США, опробовав первые американские пизды, я решил изложить свои впечатления о процессах их вкушения и процедурах, им предшествующих. Так получилась статья Сексуальная контрреволюция в США. Статью вскоре опубликовал канадский эмигрантский журнал (см.: Современник. Торонто, 1979. № 43–44; 1980. № 45–46), после чего несколько членов редакции в качестве протеста вышли из редколлегии. Туда им была и дорога.

Статья состояла из двух частей – краткого обзора сексуальных нравов в СССР и более распространённых описаний того, что мне удалось увидеть и почувствовать в США, вернее в Миннеаполисе, а ещё вернее, в его крохотном срезе, который мне оказался доступен.

Я показал свою статью приятелю-американцу. Он недавно стал успешным бизнесменом, похерив малоденежное профессорство в колледже. К тому же он имел Ph D[22]по русской истории, хорошо говорил по-русски, не раз бывал в России и проявлял живой интерес к моим писаниям. Искренность этого интереса подтвердилась в том, что он сам вызывался бесплатно перевести эту статью на английский.

Я послал английский перевод статьи в разные журналы (прежде всего в святую троицу: Playboy, Penthouse, Hustler), но никто не отреагировал должным образом, то есть предложением напечатать. Исчерпав, как мне казалось, все возможности, я отложил эту статью до лучших времён. Они наступили в 1986 году, когда я издал Тайные записки 1836–1837 годов А. С. Пушкина, а потом их перевод на английский и стал рассылать книгу по журналам для рецензий.

К тому времени я прознал про нью-йоркский еженедельник Screw и послал туда экземпляр Тайных записок. И вот, в номере от 24 октября 1988 года в обзоре литературы под рубрикой Fuckbooks, которую вёл известный исследователь эротической литературы Michael Perkins, была опубликована благожелательная заметка о Тайных записках.

Вдохновлённый реакцией Screw, я послал им Сексуальную контрреволюцию в США. Разумеется, размер её был слишком велик для газеты, так что тогдашний ответственный редактор Manny Neuhaus выбрал лишь места из моей первой части про сексуальные нравы в СССР, разумно наплевав на мои скороспелые мнения про секс в США, – уж редакция и авторы Screw прекрасно знали и писали об американском сексуальном фарисействе и чувствовали его на себе значительно сильнее, чем я.

И вот 22 мая 1989 года в номере 1055 еженедельника Screw появилась выжимка из моей статьи под названием In the Pinko.

Screw всегда полнился издевательскими ассоциациями, аллюзиями, переделками, которые высвечивали сексуальную суть чего бы то ни было. Потому-то и в самом названии шла сексуальная игра слов. Людей, симпатизирующих коммунистам, презрительно называли розовыми (pinko). Но, с другой стороны, розовой (pink) принято звать преддверие влагалища. Show me your pink – так обращается режиссёр порнофильма к актрисе, чтобы она растянула пальцами в стороны малые губки.

Те, кому не лень прочесть подписи под картинками и рассмотреть сами картинки, найдут в них немало сексуальных каламбуров и шуток (см.: http://www.mipco.com/win/GErl84.html).