придворный, какой-то дядька-воспитатель, с его сыном, королевичем Владиславом; тот был ещё юн, ему минуло всего каких-то семь лет.

После брачного обряда её усадили за тот же стол, где сидел сам король. И тут же рядом с ней был всё тот же дьяк, посланец всевластного государя. Он, представляя на этом процессе его особу, не посмел снять на торжестве даже перчаток, не достойный коснуться руки её, великой княгини, как объяснил он; и вот теперь он сидит за столом, потупил взгляд и не смеет поднять на неё глаза…

На танец новобрачных её пригласил, как галантный кавалер, сам король. И она пошла с ним на три круга, и всякий раз, делая повороты, глаза её невольно скользили по принцессе Анне. Та была тоненькой, светловолосой, в сером платье с высоким и глухим воротником, так не подходящим к этому торжеству. И она всё время улыбалась, улыбалась мило, но не было в её улыбке теплоты.

"Как же она живёт здесь-то?.. Молится, и то, говорят, в одиночестве!"

Принцесса Анна, протестантка, жила в стране для неё чужой по языку, обычаям и вере, вообще-то скромно, замкнуто и тихо.

И вот король уже прощается с ней, желает счастья, пожал своей холодной рукой её пальцы… Замялся, но всё-таки напомнил он ей, чтобы на вершине величия она не забывала свою родину и близкую её сердцу веру.

Да, да, она засеет её семенами Московскую землю!..

Так думала она тогда и с жаром отозвалась на его призыв.

А через пять дней после этого она присутствовала в краковской приходской церкви Богоматери на церемонии получения кардиналом Мацеевским кардинальской шляпы из рук папского нунция Клавдия Рангони. Да, его, Мациевского, двоюродного брата её отца, здесь повышали по церковной иерархии в связи с намечавшимся бракосочетанием короля Сигизмунда с австрийской принцессой Констанцией. Всем приглашённым на этот обряд полагалось полное отпущение грехов: и церковь была забита высшими сановниками государства…

А вот и она. Она уже великая московская княгиня! Она сидит под балдахином. Вокруг неё все скамейки пусты, а перед ней на ковре стоят знатные дамы. Сенаторы же сидят от неё на почтительном расстоянии. И там же где-то её отец, в тот момент совсем какой-то для неё далёкий, затерявшийся в гуще сенаторов.

За этими торжествами Димитрий отошёл как-то в сторону, заслонился всем происходящим вокруг неё. Всё тогда сосредоточилось на ней, на её особе. Все почтительно взирали на неё. Её имя слетало с уст у каждого с восторгом и почтением.

Но жизнь напомнила ей, что она значила для него.

Монархи все живут под бдительным оком своих врагов и подданных, влюблённых в них. И шило, как ни старайся, в монарших мешках не утаишь. В Краков просочились слухи, что Димитрий держит при себе дочь Бориса Годунова… Весть эту помогли разнести по свету и первые, и все иные…

Дошло это и до неё. И она не спала всю ночь. Болело и ныло сердце… О-о, ревность!.. Она не знала до того, что это такое. Не видела она и ту, которая была где-то там, в далекой Московии, рядом с ним, но ненавидела её всем сердцем, всем существом своим.

А утром, ни свет ни заря, к ней заявилась Доротея…

"Уж она-то не опоздает!"

Та пришла со своим женихом, Яном Осмульским, красавцем, таким же как она, но бедным. Он поступил уже пажом в свиту к ней, к московской царице, стал игрушкой для всесильных…

Доротея, возбуждённая, а в такие минуты она становилась ещё более очаровательной, простодушной и невинной, с головой вся выдала себя: как спешила она к ней поделиться этой новостью.

"Ущипнуть её, заносчивую! — расписались мысли эти на её премилом личике. — Неизвестно из-за чего ей-то… вот так вдруг и повезло!"

И она стала трещать, убеждая её, что всё это наговоры врагов Димитрия, которые желают разорвать их брак… "Святой, небесный!.."

"Ох, а вот этого не надо бы!"

Её поток слов прервал пан Юрий: он вошёл без стука в покои дочери.

— Доротея, оставь нас! — косо глянул он на племянницу, поняв, что та, вертихвостка, уже выболтала всё.

— Я не поеду туда! — заявила она отцу, когда гости и её служанки вышли из комнаты.

По её красным глазам и опухшему лицу пан Юрий догадался, что это решение далось ей нелегко. Но он знал свою дочь, её слабости, знал, с какой стороны надо подойти, нажать на её характер, чтобы тот не погубил её же интересы.

— Марина, доченька, я лелеял тебя и хотел видеть счастливой и богатой! Никогда ни в чём не упрекал, не просил и не настаивал. А сейчас молю, и на коленях: одумайся!.. Ноша царицы нелёгкая. Димитрий — государь! Вольность в его власти. Тебе же пускай послужит утешением величие, каким не сподобились твои сёстры… Подумай: земли Новгородские и Псковские перевесит ли вольность государя?

— Отпиши — пусть бросит! — со слезами вырвалось у неё. — Нет! Сошлёт — в келью! И помнил бы о чести царицы!

— Ладно, ладно! — поднял руки пан Юрий, соглашаясь во всём с ней. — Но Констанцию тебе встречать надо и быть на бракосочетании у короля!

— Нет! — резко ответила она.

По её тону он понял бесполезность уговоров и довольствовался лишь малым.

— Только ехать в Москву — обязательно ехать!

— Хорошо! — надменно процедила она, поджала тонкие губы, и у неё непроизвольно вырвалось рыдание: "Димитрий!"…

Пан Юрий украдкой перекрестился, вышел от неё и в передней комнате столкнулся с отцом Ланицием. Он не ожидал увидеть его тут и удивился: "Па-атер! Какими ветрами!"

— Государь послал в Рим, — скромно ответил отец Андрей.

Пан Юрий с любопытством оглядел патера, одетого в русского покроя монашескую рясу, с длинными волосами и бородой, и, на православный манер, с большим массивным крестом, висевшим на груди.

— Экий ты, однако! Ха-ха-ха! — бесцеремонно расхохотался он. — Схизматик, чистый схизматик!.. Как там тебя уже перекрестили, что ли!.. Хи-хи!..

Заметив на юношеском лице патера румянец смущения, он приложил к груди руку, извинился за дерзкие слова и быстро избавился от него.

— Иди, великая княгиня будет рада видеть тебя и услышать весточку от царя!

* * *

По тёмным лесным дорогам, далеко от столицы, ночью на рысях шёл большой отряд всадников. В сёдлах покачивались хмурые, сжившиеся с дальними переходами донские казаки. Они зорко всматривались вперёд и старались обострённым чутьём опытных воинов предугадать опасность, которая грозила со всех сторон в это страшное, разнузданное время, обрушившееся на Россию.

Отряд шёл всю ночь и на рассвете, когда только-только забрезжило, подошёл к