Бурба остановил казаков и подъехал к саням, где спала Марина.

— Государыня… — тихонько окликнул он её. — Проснись…

— Это ты, Димитрий! — испуганно вскрикнула она, открыла глаза и спросонья не сразу поняла, то ли всё ещё видит сон, то ли всё происходит наяву.

— Нет, это я — Бурба, — ответил атаман и забеспокоился. — Уж не заболела ли ты?!

— Что случилось, Антип? — окончательно придя в себя, спросила она, когда увидела невдалеке высокие стены. — Где мы?

— Под Волоком, у монастыря. Зайти бы надо, отдохнуть. Кони пристали, да и люди тоже.

— Хорошо, стучись.

Казаки, ругаясь, живо втолковали опасливым сторожам, что с ними под стенами стоит царица. И им тут же открыли ворота.

Сани Марины подкатили к крыльцу келейной, подле которого кучкой стояли польские гусары.

К своему удивлению, она увидела среди них своего брата Станислава.

Тот вскрикнул: "Марина!" — и шагнул к ней навстречу.

Она вышла из саней, обнялась с ним. И тут же она увидела, что к ней бежит Казановская, подхватив подол юбки. А за ней спешат, по узкой тропинке в глубоком снегу, все её придворные девицы.

Издёрганная, измученная опасностями и дорогой, она чуть было не расплакалась при виде их. Она раскраснелась, вновь стала обаятельной и непосредственной, какой была в Сандомирской экономии и какой её ещё помнила пани Барбара. Но уже через минуту она оправилась от волнения и сухо поздоровалась со всеми, как и положено было царице.

— Как выбрались-то?

— Ничего, слава богу, всё обошлось… Рожинский отпустил, — бормотала Казановская, всхлипывала и размазывала платочком по щекам слёзы, с состраданием оглядывая осунувшееся лицо своей любимицы.

Затем она спохватилась, захлопотала, проводила с дамами Марину в уже отведённую для неё большую келью. Марина переоделась с дороги и вышла в трапезную к столу, накрытому по случаю её визита.

При её появлении гусары поднялись из-за стола, поклонились ей и покинули трапезную.

За столом с ней остались только Казановская и Станислав.

— Ты куда едешь? — спросил Станислав её.

— В Калугу, к Димитрию… Как там у него? Что слышно?

— Он посылал казаков встречать тебя. Да их побил Млоцкий… Сейчас набирает войско. К нему идут донцы, татары…

Станислав замолчал, заметив, что она отрешённо смотрит в сторону, не слушает его.

— А ты-то куда? — вяло поинтересовалась она.

— Под Смоленск. Рожинский послал… Смута в Тушино. Войско распалось, не подчиняется гетману. Жолнеры стреляли в него, чуть не убили. Он бежал с коло[94], со своими, на позиции, отстреливался… Многие настроены бросить лагерь и уйти в Калугу.

Слушая его, она не могла сдержать мстительной радости: наконец-то ненавистный ей Рожинский побежит от Москвы, и придёт её время — гусары переметнутся к Димитрию.

"Вот только Скопин опасен стал. Уже Троицу освободил. И Сапега побежал от него", — подумала она.

— У Сапеги совсем плохи дела, — сказала она, вслух продолжая свои мысли. — Косо стало наше дело, косо…

Станислав догадался, что её беспокоит, и поддержал разговор:

— В Тушино вести дошли. Говорят, Лисовский побил Скопина. Положил более семи тысяч, опасно ранил самого… Но этому никто не верит.

— Прихвастнул, — согласилась она.

Станислав замялся, как бы поделикатней перейти к тому, ради чего, выезжая из лагеря, специально захватил с собой её придворных девиц, чтобы иметь повод для встречи и разговора.

— Марина, я еду к королю с посланием от войска, — начал он издалека. — И меня там спросят о тебе, — запнулся он на самом главном. — Повинилась бы ты перед королём, отстала бы от этого Димитрия! — наконец решился он и сам испугался своей же смелости.

Он хорошо знал сестру, знал, что в гневе она не пощадит никого, даже родственников: прикажет — и преданные ей донские казаки тут же вздёрнут кого угодно, хотя бы вот на этих монастырских стенах.

Марина побледнела, сжалась от его слов, как от удара, и, казалось, стала ещё ниже ростом.

— Он мне муж, — проговорила она, чётко произнося каждое слово и неприязненно глядя на него.

— Какой муж! — вырвалось у Станислава, и он вскочил с лавки. — Твой Димитрий там, на Москве, остался!..

Он понимал, что этого не следовало говорить. Но какой-то бес толкал его всё дальше и дальше, и он уже не мог остановиться.

— Я сам видел его! Три дня он лежал на Лобном — голый, с Басмановым в обнимку! — злорадно выпалил он; в глубине души он уже не надеялся на благополучный исход встречи с сестрой.

— Мой муж сейчас в Калуге, — повторила она, ещё сильнее побледнела и в то же время успокоилась. — Обвенчались мы недавно, тайно. Филарет венчал…

Поражённый услышанным, Станислав плюхнулся обратно на лавку. До сих пор все родственники, в том числе и он, смотрели на её брак со вторым Димитрием как на что-то фиктивное, нужное только их делу. И ради этого они уговорили её признать мужем неотёсанного мужлана, где-то откопанного Меховецким. И вот теперь, оказывается, она признала его мужем не только перед людьми, но и перед Богом, и даже по-православному… А такого Мнишки не ожидали. Это коробило их честь родовитых польских вельмож и католиков.

— Королю, говоришь, повиниться?.. Не бывать тому! Я царица московская! Церковь признала это, народ русский целовал крест мне! И никто не лишал меня прав на трон! Королю повиниться?! — повторила она и криво усмехнулась. — Хорошо, передай, пусть его величество уступит его высочеству Краков, тогда он отдаст ему Москву!..

У Станислава всё поплыло перед глазами. Он уже ничего не видел, кроме белого и холодного, как мрамор, лица какой-то чужой женщины. Нет, не сестры, с которой он с малых лет всегда был в дружеских отношениях. Перед ним сидела обезумевшая от честолюбия женщина.

— У меня теперь одна дорога! — добавила она. — И дальше наши пути расходятся! Передай это отцу!.. Прощай! Больше мы не увидимся!

Она встала из-за стола и быстрой семенящей походкой вышла из трапезной, держа прямо и высоко маленькую головку. Вслед за ней торопливо вышла Казановская. За всё время их разговора она не проронила ни слова, а только широко открытыми глазами взирала на них обоих.

Монастырь она покинула с донскими казаками, с собой взяла лишь одну Казановскую. Остальных придворных дам она отправила со Станиславом под Смоленск.

— Антип, какой сегодня день? — спросила она атамана, скакавшего рядом с ней.

— Сретенье сёдня, матушка! — поклонился ей Бурба. — Весна!

— Да, весна! — эхом отозвалась она.

— Даст Бог, завтра дома будешь, государыня!..

Она ничего не ответила ему, провалилась в очередной раз в какое-то странное забытьё. Всю дорогу до Калуги она ехала верхом впереди отряда, вместе