Гризельда сражалась со своими нитями и не перевела, но Дороти поняла и так.

— Понятно, — сказала она, остановила человека-волка и вернула его хозяину.

Гризельда подумала, что прежнюю решительную, рациональную Дороти обеспокоили бы, и может быть, даже отпугнули бы все эти странности и формальности. За прогулкой в саду последовала экскурсия по бесконечному пространству за сценой, знакомство с висящим там семейством, описание характера каждой отдельной головы, подробное исследование коробок, в которых куклы лежали в пристойной позе, валетом — все, кроме Смерти, которая покоилась в отдельном гробу, пока Штерн не пробудил ее. Он заставил ее отвесить Дороти поясной поклон, протянуть ей руки, сложить их на груди и улечься обратно в гроб. Штерн говорил с перерывами, и Гризельде не всегда удавалось переводить его слова. Куклы жили более чистой, сосредоточенной жизнью, чем люди, наделенные страстями. Гризельда, всегда более склонная к фантазиям, теперь обнаружила в себе скептицизм. Дороти же слушала, уносясь на волнах мечты.

Однако их встречи не сводились к обсуждению серьезной метафизики марионеток. Они ходили в «Кафе Фелисите» на кофе с пирожными. Ансельм с дочерью, облокотившись на стол и глядя друг другу в глаза, вели долгие допросы.

— Какой ваш любимый цвет, фрейлейн Дороти?

— Зеленый. А ваш?

— Зеленый, естественно. А ваш любимый запах?

— Пекущегося хлеба. А ваш?

— О, запах пекущегося хлеба, лучше ничего и быть не может.

Он дарил ей разные мелочи. Фигурки, вырезанные им самим. Сову. Грецкий орех. Ежика. Над ежиком Дороти нахмурилась. Она вспомнила свою собственную сказку, написанную Олив, про Пегги и миссис Хиггель, женщину-оборотня. По совершенно сверхъестественному совпадению в тот же день Дороти получила из дому толстый конверт с очередной серией сказки — попыткой загладить вину, мирным приношением сказочницы из «Жабьей просеки». Олив не знала, что именно знает Дороти, и боялась того, что дочь может выяснить. И ничего лучшего не придумала, как послать ей кусок сказки. Дороти не собиралась ее читать. Но прочитала. У миссис Хиггель украли ежиную шкурку-плащ, а с ним и волшебство. Шкурка лежала сложенная в потайном ящике, но миссис Хиггель пришла домой и увидела, что окно распахнуто, а колючий плащик исчез. И все ее слуги и домочадцы — мышиный народец, лягушачий народец, лисята — тоже потеряли способность превращаться, потому что исчезла колючая оболочка. Кто же виноват? На этом сказка прерывалась. Сопроводительное письмо Олив звучало несколько жалобно.

Девочка моя, я не знаю, интересна ли тебе еще эта сказка, — может быть, ты уже взрослая дама и оставила младенческое, — но я много думаю о тебе, а так как мое ремесло — писать сказки, я написала кусочек той сказки, которую до сих пор мысленно называю твоей. Ты не пишешь, как ты там живешь. Мы все по тебе ужасно скучаем. Твоему здравомыслию, пониманию, деловитости нет равных. Мы все без тебя стали какие-то унылые и запущенные. А Том ночует в лесу и возвращается ужасно грязный. Пожалуйста, доченька, пиши. Можешь не читать мою глупую сказку, если не хочешь.

Твоя растерянная и любящая мать.

Теперь Дороти нужно было кое-что сказать Ансельму, не прибегая к помощи Гризельды. Дороти набиралась немецких слов из повседневного обихода, но говорила еще недостаточно хорошо, чтобы объяснить Штерну, кто такая миссис Хиггель, или расспросить его о своей матери. В редкие минуты одиночества — вот как сейчас, сидя над листками из английской школьной тетрадки со сказкой об английских зверьках, которые были еще и людьми, — Дороти чувствовала, что Штерн околдовал ее. Она была счастлива только рядом с ним или на пути к нему — но при этом все время боялась, боялась ловушки или чего-то невидимого.

Они сидели у него в мастерской. Она протянула ему пачку листов, полученных от Олив. И монотонно сказала по-немецки:

— Ein Brief von meiner Mutter. Ein Märchen. Ich habe meiner Mutter nichts von Ihnen — von Dir — gesagt.

Он посмотрел на нее долгим, серьезным взглядом и взял бумаги. Дороти была в состоянии, через которое проходят все люди в начале влюбленности — когда хочется сказать любимому или любимой — своему второму «я» — абсолютно все, выложить все, еще не зная, что может и чего не может понять и принять реальный человек. Гризельда сидела бледная, словно растворяясь в воздухе. Ансельм переворачивал страницы с рисуночками, изображающими ежиков, лягушек и подземные кухни с рядами кастрюлек. Он спросил у Гризельды:

— Что это?

— Скажи ему… Она пишет по сказке для каждого из нас. Это моя. Это причудливая история про волшебных ежиков.

— Я не знаю, как перевести «причудливая». — Гризельда взглянула на Дороти. — Не плачь. Зачем ты это принесла?

— В этой сказке есть немножко и от нее. Я хотела свести все вместе. Не переводи это.

Но он кивнул, словно понял.

— Хиггель, — произнес он. — Мис-сис Хиг-гель. Что такое миссис Хиггель?

— Eine Kleine Frau die ist auch ein Igel,[72]— объяснила Гризельда.

— Ein Igel, — повторил Штерн.

— Иглы? — эхом отозвалась Дороти.

— Нет, нет. Igel по-немецки еж.

— Ханс майн Игель.[73]Это сказка братьев Гримм. Он говорит, что ставил эту сказку для нее.

Она повернулась к Ансельму:

— Für die Mutter?[74]

— Genau.[75]

— Ясно. Миссис Хиггель — это Ханс майн Игель. Я много лет не играл эту сказку. Марионетка человека-ежа, я думаю, одна из моих лучших. Мы его найдем, и завтра я поставлю эту сказку. Я думаю, она назвала тебя миссис Хиггель в честь сказки «Ханс майн Игель». Это странная история. Одна женщина очень хотела ребенка. Она сказала, что готова родить кого угодно, хоть ежика. А в сказках люди получают то, о чем просят. Ее ребенок оказался на верхнюю половину тела ежом, на нижнюю — красивым мальчиком, и она воспылала к нему отвращением.

Гризельда не сразу смогла перевести «отвращение».

— Поэтому он спал на соломе у печки, ездил по лесу на боевом петухе и играл на… я не знаю, что такое Dudelsack.

Штерн показал жестом.

— Ага, волынка. Он сидел на дереве, играл на волынке, пас свиней и жил счастливо. Однажды он встретил короля, заплутавшего в лесу, и показал ему дорогу домой, а король пообещал отдать ему того, кто первым выйдет ему навстречу, и, конечно же, это оказалась королевская дочь. И дочери пришлось выйти замуж за свинопаса, полуежа, потому что в сказках люди держат свои обещания. И она ужасно боялась иголок своего жениха, и ей совсем не нравилась игра на волынке. И вот в брачном чертоге еж втайне снял свою ежиную шкурку, и тут набежали слуги короля и сожгли ее в печи. Эту сцену очень красиво играть с марионетками. Он оказывается полностью человеком, но черным, как уголь. И его отмывают, и одевают как принца, и принцесса бросается к нему в объятия и очень любит его — больше всего на свете — и с тех пор они живут долго и счастливо. Дороти, я думаю, что, когда твоя мать называла тебя миссис Хиггель, она думала про ребенка, который наполовину чужак, и еще про ежика — он ловкач, умный Ганс, персонаж немецких сказок. Ты — долгожданный, желанный ребенок, который наполовину происходит из неведомой страны, инакое дитя.