Занавес освещался сзади — огни рампы смешивались с розовыми, алыми, небесно-голубыми и темно-зелеными лучами прожекторов. В зал прокрадывались другие зрители и замирали, осваиваясь. Послышалась музыка — слабый высокий звон струны, задумчивая флейта. Вольфганг сказал Гризельде:

— Он никогда не выходит до представления. Марионетки не говорят. Все построено на свете и движении. Иногда он выходит после. Он ждет, когда наступит полная тишина. Он взыскателен.

— Вам удобно? — спросил Леон у Дороти, примостившейся на конце скамейки. Спросил по-английски. Он впервые обратился к ней напрямую. «Да, спасибо», — ответила она, сжимая руки в ворохе юбок.

Занавес открылся. На сцену вплыла дева Тора: хрупкая красавица с завораживающим взглядом фарфоровых глаз и массой струящихся, шелковистых, серебристых волос. На деве было белое платье и голубая мантия. Ее движения были точны и продуманны.

Седобородый мужчина в черном одеянии — видимо, волшебник — преклонил колено и поднес Торе сверкающий золотом ларец. Декорация представляла комнату в башне; через узкие окна-бойницы виднелось звездное небо; в комнате стояли высокие готические стулья. Ларец принцесса поставила на стол, а когда осталась одна, открыла его и склонилась над ним. Оттуда, подобно фейерверку, выпорхнул крохотный золотой червячок, извилистый и бородатый, блеснул в воздухе, сделал несколько кругов по комнате и вернулся на место.

Тоби позже объяснил, что сказка про Тору и червячка — на самом деле про драконов и золото. Драконы спят на золоте; поэтический кеннинг для золота — «wurmbett», ложе дракона. Дракон приумножал золото в своем ларце и расширял свое золотое ложе. Сокрытое сокровище сияло из ларца ослепительным красноватым светом. Дракон рос и наконец перерос свое вместилище. Половинки занавеса сходились вместе и снова расходились, и каждый раз дракон оказывался больше, жирнее, обрастал все более устрашающей бородой. Глаза его сверкали рубинами; когти были серебряными; грива кипела разноцветными огнями. Дракон свернулся вокруг ларца, зажав кончик хвоста в ухмыляющейся пасти, полной изогнутых острых зубов. Он свернулся, как удав, вокруг самой девы Торы, и она задергалась от боли и страха.

Вновь появился старый волшебник и сделал так, что рослые марионетки с царственной осанкой, в плащах, сапогах, шляпах с перьями, со сверкающими мечами по очереди бросали вызов дракону. Сражение происходило в комнате, смежной с сокровищницей, где свился кольцами дракон и корчилась пленная принцесса. Рыцари входили туда — иные беспечно и весело, иные с легкой дрожью — и вылетали в виде кровавых кусков, которые описывали дугу, крутились и падали. Дети в зале радостно вопили.

Появился принц Фрото. Кроткий, в практичном буром молескиновом костюме, похожий на рабочего. Служанка жестами предложила ему посоветоваться с Матерями.

Открылась новая сцена: мрачная каменная пещера. Фрото швырнул волшебные травы в расщелину. Матери медленно поднялись из подземного мира — они раскачивались, как водоросли; вместо лиц у них были завешанные покрывалами черепа, а на спинах горбы. Фрото жестами объяснил им свою задачу, изобразив Червя и принцессу. Какая богатая пластика, подумала Дороти, а ведь чего проще — несколько проволочек, фарфор, глина, тряпки. Матери обратили к принцу Фрото ужасный застывший оскал и пригласили его в свои объятия. Зрители знали: если принц поколеблется или отпрянет в испуге, он пропал. Он решительно шагнул вперед и поцеловал каждую страшную тварь по очереди — им пришлось наклонить к нему верхнюю часть тела. Когда он перецеловал всех трех, матери яростно завертелись вокруг своей оси — кругом, кругом — и изменили обличье. Вместо черепов, обтянутых кожей, показались прекрасные, мечтательные женские лица, прикрытые масками-черепами, теперь уже прозрачными. Женщины гордо выпрямились и прошлись в величественном танце. Под темными покрывалами оказались роскошные волосы. Матери дали Фрото синий цветок — «Rittersporn», шепнул Вольфганг на ухо Тоби, который понимающе кивнул и шепнул Гризельде, что это растение называется «шпорник», «шпора рыцаря», и обладает волшебными свойствами.

Вооруженный шпорником, принц Фрото вернулся в сокровищницу, уже совершенно заполненную свернувшимся драконом. Меж кольцами слабо белело личико Торы, словно лицо узника меж прутьями решетки. Принц Фрото потряс цветком и мечом. Он крутанул цветок, и золотая голова проследила за его движениями. Он ударил мечом — раз, два, три, — и дракон распался на золотые звенья, подобные огромным монетам; они взлетели в воздух и упали кучкой, как деньги в сокровищнице; ухмыляющаяся голова приземлилась сверху, а хвост свесился с края сцены. Принц обнял трепещущую принцессу. Зрители захлопали. Занавес закрылся. Кукольник вышел кланяться: в черном одеянии, простом, застегнутом до горла, и в чем-то вроде квадратной академической шапочки. Тоби и Гризельда яростно хлопали. Дороти хмурилась и смотрела не отрываясь. У него было бледное лицо и узкий, четко вырезанный рот. Он выглядел как одна из его собственных марионеток — кланялся с рассчитанной грацией, не улыбаясь, поднимая руки, жестом отдавая дань почета невидимой труппе за кулисами, как дирижер — оркестру. Руки у него были тонкие и изящные. Он носил кольцо с зеленым камнем. Он был чужой. Он был не совсем от этого мира, а этот мир был чужд Дороти, он говорил на ином языке, жил по иным правилам и законам. Как объяснить, кто она такая? Как его увидеть? И все же она «узнала» его лицо, как раньше — лица его сыновей, хоть и не могла бы сказать, что значит это узнавание. Он снова поклонился, окутанный складками одеяния, и отступил в темноту.

В театре забрезжил слабый свет. Зрители зашевелились. Вольфганг позвал всех пойти с ним за сцену и познакомиться с его отцом. Гризельда взглянула на Дороти, которая в панике сказала, что плохо себя чувствует, ей нужно домой, правда, ей очень жаль, в другой раз…

Было не совсем ясно, разрешено ли Дороти и Гризельде ходить по улицам Мюнхена в одиночку, без компаньона или дуэньи. Иоахим и Тоби относились к своим обязанностям очень серьезно. Было решено, что Карл тоже может выступать в роли охраны, поэтому назавтра девушки уговорили его пройтись с ними «по магазинам» и устроили так, что он довел их до самого Spiegelgarten. Вход в театр с улицы оказался открыт, и они вошли так же, как в прошлый раз; было солнечное утро, и объявление на доске обещало вечерний спектакль. Карл охотно оставил девушек одних, когда его об этом попросили. Они договорились встретиться чуть позже в «Кафе Беттина» — в отличие от «Кафе Стефани» это было тихое место, куда студентки художественных школ приходили пить чай и кофе.

Во внутреннем дворике, где, не умолкая, смеялся фонтан, не было ни души. Дороти и Гризельда вошли в зрительный зал и подождали, пока глаза привыкнут к темноте. Здесь тоже никого не было. Но девушки слышали шевеление за сценой, за неподвижным, закрытым занавесом. Там что-то брякало, шуршало, звучали приглушенные шаги.

— Можно его позвать, — шепнула Гризельда.

— Идем, — сказала Дороти сдавленным голосом, каким только и говорила со времени приезда в Мюнхен. «Она ужасно напряжена», — подумала Гризельда, следуя за ней. Сама Гризельда сохраняла спокойствие усилием воли, и это давалось ей нелегко.