Как ни странно, но Гэрри ни разу не попался. Приняв «на грудь» порцию героина, он моментально залезал к себе на верхние нары и забывался в многочасовой летаргии. На поверки он заторможенно спускался вниз, а потом также автоматически и замедленно возвращался в гнездо. В «запойные» дни – в выходные и праздники – Пиджон не ел, не умывался и спал в грязной «защитной» униформе.

За горчично-серые разводы на его постельном белье и за исходящего от его тела сладковатого амбре парня презирали. «Лучше бы он пил», – вздыхали сокамерники…

Тюремный самогон «хутч» производили коренастые и прижимистые артельщики из Мексики. Я это помнил еще по встрече Нового года.

Из всё того же Федора Михайловича я с удивлением узнал, что на сибирских каторгах торговцев «вином» (читай – водкой) звали «целовальниками».

Наверное, самогонщики делали что-то еще… В порядке поощрения клиентов.

Форт-фиксовские целовальники излишним дружелюбием не страдали. Поддержка алкогольной монополии давалась им нелегко – в битве за эксклюзив пострадало порядочно кабальерос и мучачос. Безумные мексы дрались не на жизнь, а на смерть. Их боялись, и просто так с ними старались не связываться.

Мексиканские банды отличались особой кровожадностью и многочисленностью. Про «подвиги» знаменитой гангстерской группировки из Техаса и Калифорнии «MS-13» ходили легенды одна другой страшнее.

Мексы орудовали не только на свободе, но и за колючей проволокой.

На зов чем-то обиженного соотечественника, словно из-под земли, возникали обильно татуированные витязи с полуострова Юкатан. Они окружали жертву плотным кольцом и заталкивали ее в ближайший туалет. Как сперматозоиды, атакующие яйцеклетку.

Традиционно большинство «разборок полетов» и драк проходило в местах общего пользования, то есть в «дальняках». Богатырям из Форта-Фикс требовалась более-менее безлюдная территория: чтобы менты не увидели и чтобы свои же не вмешались. Подобную заботу о ближнем я принимал – в случае ЧП, в «дырку» отправлялись все случайные свидетели.

Многоопытный друг Лук-Франсуа категорически запрещал мне появляться в оживленном тюремном коридоре в резиновых шлепках. Первые полгода ему приходилось одергивать своего протеже почти ежедневно: «Put your shoes on!»[466] Пройдя через пенитенциарные огонь и воду, мой гуру знал, что для туалетных (или прочих других) сражений требовалась удобная обувь. В тапочках для душа на победу рассчитывать не приходилось.

Безапелляционный призыв «надеть ботинки» в Кодексе Чести жителей Форта-Фикс приравнивался к брошенной в лицо перчатке. Даже медленная и показушная шнуровка обуви служила делу устрашения будущего противника.

«Вжик, вжик, вжик – уноси готовенького»…

Как-то раз в дальнем сортире второго этажа я случайно застал подготовку к очередному сражению. Черные и мексиканские заключенные страстно ненавидели друг друга и время от времени выясняли антагонистические межрасовые отношения при помощи кулаков. Белые зэки сохраняли официальный нейтралитет, но в глубине души презирали и тех и других.

Горбоносый Челубей и чернокожий губошлеп Пересвет сидели на корточках в паре метров друг от друга и не спеша завязывали шнурки на казенных говнодавах. При этом они обменивались грязными англо-испанскими ругательствами, унижающими их гордое мужское самолюбие. Брань сопровождалась свирепыми взглядами и устрашающей мимикой из мира приматов.

Окружавшие их сородичи поддерживали доблестных «хоумбоев»[467] весьма воинственным улюлюканьем. Тем не менее болельщики в конфликт не вмешивались – бойцовые петухи почти всегда сражались один на один.

Бум-бум-бум-бум – раздались звонкие удары кулаков и еще чего-то тяжелого по разгоряченным физиономиям.

Дело мастера боится – первая негритянская кровь появилась уже через пару минут.

Как только «небо окрасилось багрянцем» (т. е. на полу появились красные пятна), боксеров растащили по углам. Мексикос по кличке Примо, означавшей по-испански не название отвратительных советских сигарет, а доброе слово «двоюродный брат», удовлетворенно прошествовал в свою камеру. За ним последовала возбужденная дракой свита. Честь и достоинство целовальника-самогонщика были с честью защищены. Провинившийся должник получил по заслугам.

Всю артподготовку и само сражение я простоял с зажатой в руке зубной щеткой. Не двигаясь абсолютно – как та самая «статуя в лучах заката». На вопрос этнографа-самоучки: «What happened?»[468], только post factum выяснились грустные подробности падения черного алкоголика. Душераздирающее зрелище… Вернее, история.

Джордж Смол, он же Джи-Эс периодически пользовался услугами подпольного винокура Примо.

В отличие от малодоступного коньяка или водки мексиканский самогон являлся самым народным напитком Форта-Фикс. Полуторалитровая пластиковая бутыль вонючей жидкости стоила 15 тюремных долларов или 2 «книжки» марок. Форт-фиксовские табуретовки гнались из сахара, редких фруктов, джема, хлеба, риса, картошки и дрожжей. Последние, уворованные с кухонного склада, ценились выше благородного злата-серебра.

На производство зелья обычно уходило дня три-четыре. О длительной ферментизации, классическом перегоне или благородной выдержке в наших военно-полевых условиях речь даже не шла.

Как в том старинном анекдоте про китайцев, которые выкапывали картошку уже на следующий день после посадки: «Оцен кусать хотца». Так и у нас – огненной воды на всех желающих не хватало, несмотря на «детские» (по моим стандартам) градусы. К тому же жажда быстрых макрелей затмевала глаза хитротрахнутых потомков ацтеков и майя.

Хуже евреев в самом деле…

Как и законопослушные сограждане на свободе, так и братва за решеткой изо дня в день нарабатывала свою «кредитную историю».

После нескольких беспроблемных транзакций (купля-продажа товара и контрабанды, «окешивание»[469] денежных переводов, оплата спортинструкторов и дворецких с поварами, пользование местным эскорт-сервисом) потребитель мог начать обслуживаться в долг.

Раз в неделю, в пятницу вечером, афроамериканский алкаш Джи Эс появлялся в камере мексиканского винокура, получал бутыленцию тюремной мадеры и скрывался от любопытно-жадно-завистливых глаз.

Поначалу бандерлог исправно платил Примо за изжоговызывающий напиток «не отходя от кассы». В результате целовальник расслабился и потерял бдительность – по просьбе уважаемого «кастомера» он начал отпускать заветный портвешок в кредит.

Прошел месяц-другой. Долг Джи-Эса перевалил за сто долларов, халявный самогон закончился – наступило время расплаты.