Неизвестно, что конкретно тогда испуганный писатель ответил на призыв к «духовному максимализму», но, как кажется, он продумывал в Детском Селе прямо противоположную литературно-политическую стратегию: доказать, что он не враг, даже не попутчик, а горячий сторонник советской власти, и таким образом обеспечить семье безопасное и по возможности благополучное существование.

Именно в это время «черный котенок», как выразился Иванов-Разумник, начал настойчиво «просовываться» в их отношения. Причиной разногласий стала книга «Мастерство Гоголя», над которой Белый тогда работал[1409]. «<…> в Д<етском> Селе, когда Б<орис> Н<иколаевич> писал (и читал нам) эту свою книгу, — у нас вспыхивали „дискуссии“; как часто отражение их, полемическое, нахожу в тексте!» — вспоминал Иванов-Разумник уже после смерти Белого в письме от 1 июля 1934 года к К. Н. Бугаевой и конкретизировал свои претензии: «И до сих пор для меня совершенно неприемлемы две стороны этой книги: „переверзевская“ и „мережковская“. Для меня это — темные пятна»[1410].

Обвинение в «мережковщине», касавшееся конструкции мысли и натяжек в аргументации, видимо, не слишком задевали Белого, да и никому, кроме Иванова-Разумника, не были видны. Зато обвинения в «переверзевщине» (проявлявшейся, как указывал Иванов-Разумник, в стремлении Белого «говорить о „классах“», о «динамике капиталистического процесса», о «перерождении дворянского рода в мещанство» и пр.) ранили серьезно, так как фактически уличали автора «Мастерства Гоголя» в конформистском стремлении «натянуть на себя марксизм»[1411]:

Все это — глубоко неприемлемо для меня, и об этом у нас с Б<орисом> Н<иколаевичем> — помните? — в Д<етском> Селе происходили частые споры; все такие места в книге — точно уколы иглы. Я понимаю и знаю, что Б<орис> Н<иколаевич> считал, будто нельзя провести книгу через цензурно-издательские Фермопилы, не омарксичив ее, — и в этом он очень ошибался[1412].

В письме А. Г. Горнфельду от 18 апреля 1934 года эту же позицию Иванов-Разумник выразил еще более ригористично:

Тесная двадцатилетняя дружба не мешала и не мешает мне быть объективным, видеть провалы и слабости <…>; но слабость эта — не художественная и не идейная, а слабость приспособленчества, которая, конечно, отражалась и на идеях, и на художестве[1413].

В памяти Иванова-Разумника от споров в Детском Селе осталось то, что Белый воспринимал его критику конструктивно: «У меня бывало много возражений, иной раз острых. Кое с чем он соглашался и исправлял, кое-что отстаивал до конца»[1414]. А также то, что Белый был… необидчив. «Открою Вам один свой секрет, который как-то к случаю открыл и Белому (а он — не обиделся)», — рассказывал Иванов-Разумник М. М. Пришвину в письме от 30 января 1934 года:

<…> Как-то раз за вечерним чаем вспыхнул жаркий бой: Белый, весь «огоголенный», вдруг опрокинулся со всею яростью (а в ярости он бывал великолепен) на прозу Пушкина, считая ее мертвой, сухой, безжизненной — и восторгаясь ритмически певучей и образной фразой Гоголя. Я принял вызов, и у нас состоялась своеобразная дуэль, при наших женах-секундантах. Каждый из нас должен был прочитать вслух страницу прозы «своего» автора, а потом честно признаться в своем впечатлении. <…> Он честно признал себя побежденным и взял назад все свои нападки на прозу Пушкина.

Тут-то к слову я и открыл ему свой секрет, которого никому не открывал, а теперь второму открываю Вам: для меня Белый — безмерно усложненный Гоголь наших дней (говорю о прозе); я изумляюсь, восторгаюсь, изучаю его слово за словом, даже букву за буквой <…>, — но все это мне, в конце концов, враждебно, как между нами говоря, и весь Гоголь. <…> И Белый — не обиделся <…>[1415].

Однако Иванов-Разумник серьезно заблуждался. Белый очень обиделся, но только, видимо, смог тогда сдержаться и не показать обиды. Его уязвленность выплеснулась чуть позже, в жалобах Д. М. Пинесу — накануне намечавшегося на март 1932‐го визита в Детское Село:

<…> все эти недоразумения в понимании слов, обещаний, шуток, идеологий, интересов <…> казалось «бездной», <…> развернувшейся между мной и Р. В. <…> «конкретное» мне — ему абстрактно, враждебно, ненавистно до… чертиков <…> он «грыз» меня с сентября, создавая каждый день «маленькие неприятности» моей работе, как умел только он, — «ненавижу Гоголя», «ненавижу все, что ни коренится в Гоголе» с подчерком: «Не думайте, что люблю Вас, как писателя: ц-е-н-ю, ненавидя собственно» — То, что он кидался на меня, когда я читал по просьбе других отрывки-черновики, — лишь следствие каждодневных разговоров, в которых «приятная соль» была всегда сильно присыпаемою с какой-то странной веселостью: причинить боль для боли[1416].

Тем не менее ни Белый, ни Иванов-Разумник идти на открытый конфликт не хотели. Все же слишком давними и глубокими были их отношения. «Знаю, что неравновесия между мною и Разумниками, как столкновения двух ритмов жизни, изгладятся скоро и останется к Р. В. дружба, любовь и огромное уважение <…>», — с надеждой на лучшее писал Белый[1417]. Но «неравновесия» не «изгладились», а, наоборот, усугубились и вскоре привели к полному разрыву.

Причина ссоры крупнейшего писателя-символиста и его самого проницательного критика оказалась до обидного мелка, одновременно и комична, и трагична: некогда ближайшие друзья и единомышленники не сошлись в оценке творчества… Г. А. Санникова, молодого поэта-коммуниста, написавшего актуальную производственную поэму «В гостях у египтян. Из документов пятилетки» — о борьбе за урожай хлопка в Средней Азии.

Андрей Белый познакомился с поэмой в рукописи, еще до ее публикации в журнале «Новый мир» (1932. № 5. С. 92–123), и имел неосторожность поделиться впечатлениями с Ивановым-Разумником, который, как следует из его же собственного комментария, не разделил восторгов друга:

В разговоре с ИР в Детском Селе, в марте 1932 года АБ очень хвалил поэму Г. Санникова (еще не напечатанную) «В гостях у египтян», впоследствии он даже написал о ней целую хвалебную статью <…> ИР относился скептически к достоинствам этой поэмы, судя о ней лишь по тем отрывкам, которые запомнил АБ <…> (Белый — Иванов-Разумник. С. 707)[1418].

О том, за что Белый «очень хвалил» поэму «В гостях у египтян» Иванову-Разумнику, неизвестно, но об этом можно судить по его письму Г. А. Санникову, отправленному примерно в то же время:

Дорогой друг, поздравляю Вас! Вчера неотрывно читал Вашу поэму: сызнова (с начала до конца): и впечатление — необычайной силы и яркости; великолепно! Уже то, что написано, единственно в поэзии последних 10<-ти> лет; Вы нашли форму, новую, яркую, синтезирующую отдельные лабораторные опыты. До сих пор — не было поэзии производства: были попытки