Убийство матери как раз и нанесло ущерб Бернье. Он жалуется на это Раулю Камбрейскому как сеньору и публично получает удар шахматной доской, от которого у него хлынула кровь, слышит насмешки насчет незаконности своего рождения. Тем самым Рауль усугубляет ситуацию! Кстати, французы тоже упрекают его: разве можно так себя вести с рыцарями?

Эпизод короткий, но, возможно, он не привлек достаточно внимания комментаторов Нового времени, сбитых с толку словом «месть». Ударив Бернье при всем дворе, на глазах у баронов, Рауль Камбрейский поворачивается к ним и спрашивает, что ему делать. Этот специалист по шахматам (рыцарской игре) умеет совершить просчитанную дерзость, но умеет и выстроить стратегию защиты. В самом деле, «тогда доблестные рыцари воскликнули: “Сеньор Рауль, он имеет полное право досадовать: он вам послужил своим стальным мечом, а вы весьма дурно его вознаградили…”» И Рауль меняет тон: он предлагает Бернье возместить тому убытки. Поначалу последний предпочитает принять жесткую линию поведения и отвечает отказом. В течение двух строф Рауль — само смирение «на глазах многих рыцарей». Он облачается в простую тунику и становится перед Бернье на колени. Он говорит кротко, хоть и не отрекаясь от всякой гордыни: «Прими хорошее возмещение — не потому, что я боюсь твоей враждебности, а потому, что хочу быть твоим другом». Без этой оговорки Рауль потерял бы лицо, так как предлагает публичную harmiscara — длиной в четырнадцать лье, в Вермандуа, от Ориньи до Неля. «Сто рыцарей понесут свои седла, и я сам возложу твое себе на голову. Я поведу Босана, своего кастильского боевого коня, и каждому сержанту, каждой девице, которых встречу [то есть людям, занимающим более низкое положение, как бы затем, чтобы стало еще горше], я буду говорить: “Вот седло Бернье!”» Тогда французы говорят: «Это хорошее удовлетворение; если он откажется, значит, он не хочет быть вам другом».[227]

Как не усмотреть определенное сходство между Бернье и Раулем — немного напоминающее сходство Роланда и Ганелона? Их конфликт — это не конфликт между мудростью и необузданностью безо всяких оттенков. Ведь в обществе мести всё зависело от соотношения твердости и снисходительности, и трудно было согласиться на мир, не запятнав себя, если отказываешься от законного ответного удара и удар, нанесенный тебе, оказался последним. В некоторые моменты и Рауль, и Бернье могут подпасть под власть ярости, безумия такого типа, при каком человека считали одержимым бесами.

Подобная потеря рассудка никогда не удостаивается похвалы. Ее клеймят так же, как и трусость. Поэтому, несмотря на все энергичные сцены и пылкие слова, мы не вправе сказать, что рыцари в «жестах» — воплощенная дикость. Они ищут свой путь, узкую дорогу меж двух подводных камней. Та, которую они находят, — несомненно, более крутая, более головокружительная, чем была в исторической реальности. Но в принципе их задача состоит в том, чтобы сделать лучший выбор или хотя бы выбрать меньшее зло.

Таким образом, похоже, «жеста» способствовала сохранению представлений о норме, при этом давая слушателям разрядку, отдых. А разве мы можем сказать, что Афины в V в. до н. э. были варварскими, потому что там ставили трагедии о кровавой мести и о наказании Ореста либо об искуплении им вины?

Следует ли тревожиться в связи с тем, что христианство не отвергает идею мести? На протяжении всей истории о Рауле у всех «персонажей», как у него самого, так и у Бернье или Герри Рыжего, на устах только Бог, Христос, Дева Мария и множество святых и реликвий. И поминают их прежде всего затем, чтобы неким подобием проклятий обязать себя идти до конца в своей мести. «Мой сеньор Рауль меня весьма мало уважает, потому что сжег мою мать в том аббатстве. Да позволит мне Бог прожить достаточно, чтобы отомстить!» И Бернье, и другие взывают о пролитии крови (христианской) во имя Христа и мучеников. Может ли священная война одолеть внутреннюю? Не думаю[228]. Клятвы практикуются во многих обществах, и в христианском тоже дело не обходится без них.

Итак, в итоге одной из тех великих битв, какие встречаются только в «жестах», Бернье нанес Раулю Камбрейскому смертельный удар. Позднейшая судьба Бернье — сюжет двух «продолжений». В первом чаще всего поминают христианство, призывая к гражданскому миру, и война становится менее брутальной. Это значит, что теперь мы возвращаемся на землю, во Францию XII в.

Однако сразу этого не скажешь, когда дама Алаис по выходе с рождественской мессы встречает своего внука Готье (племянника Рауля). Ведь она убеждает его попросить о посвящении на ближайшую Пятидесятницу. Он, прежде игравший и смеявшийся вместе с другими детьми, теперь должен будет демонстрировать траур и сможет наследовать Раулю при условии, что отомстит за него. Сам Герри Рыжий находит Готье «достаточно сильным и крепким». Так что «скоро бастарда [Бернье] атакуют»!

«Дама Алаис спешит подготовить сорочку и штаны, шпоры чистого золота и четверочастный шелковый плащ, подбитый горностаем. В церковь приносят прекрасное оружие и слушают мессу, каковую служит епископ Ренье; потом посвящают Готье, пылкого молодого человека, в рыцари. Герри его препоясывает полированным стальным мечом, который прежде принадлежал Раулю, доблестному воину. “Милый племянник, — говорит он, — храни тебя Бог. Я делаю сегодня тебя рыцарем в надежде, что Бог поможет тебе истреблять врагов и помогать и споспешествовать друзьям”. — “Да услышит вас Бог, сеньор”, — отвечает Готье».

Следует сцена посвящения, несколько более пышного и несколько более христианского (с возложением меча на алтарь), чем в свое время было посвящение Рауля. В этом продолжении во многом просматриваются знаки куртуазного XII в., идущего к концу. Однако наставление Герри Рыжего — очень даже «германское» и «феодальное»! И французы, видя, как юный Готье превосходно совершает верховое упражнение, восклицают: «Что за прекрасный рыцарь!» Это воскресший Рауль Камбрейский. Дама Алаис замечает это и плачет.

И тем не менее — нет, необузданности ему не припишешь. Конечно, Готье возглавляет камбрезийский ост, который вступает в Вермандуа, грабит земли, но эта война не сравнима по ожесточенности с той, какую вел Рауль и венцом которой стало разорение Ориньи. Теперь в схватках врагов чаще берут в плен, чем убивают, обсуждаются обмены и выкупы. Феодальное рыцарство приобретает более рыцарские качества, происходят одиночные конные бои и поединки. Готье и Бернье, оба главных противника, вскоре выказывают знаки взаимного уважения и назначают день поединка. Ведь, замечает Готье, хотя «я всем сердцем сожалею о кончине маркиза Рауля [уже маркиза?], но зачем из-за него вести на смерть столько прочих благородных баронов?» Итак, поединок, а не сражение.

Молодой Готье не унаследовал и нечестивости своего дяди Рауля Камбрейского. Перед боем он совершает молитвенное бдение — этому обычаю чаще следовали перед Божьим судом, чем перед посвящением[229]. Здесь он отрекается от смеха, от детской легкомысленности. Пришло время кровавых поединков; в «жесте» не бывает, чтобы герой не страдал и чтобы ни разу не случилось, что он чудом избежал смерти. Тем не менее после двух поединков подряд Готье и Бернье расходятся в стороны. Они оба тяжело ранены, изрублены и окровавлены. Но в конечном счете живы, и поединок мог завершиться только так, чтобы один из его участников (Бернье) мог принести унизительные дары во имя мира[230], а другой (Готье) — наконец их принять.