Сейчас мои пальцы просто накрыли прохладную ладонь Эвера и движутся по ребрам вместе с ней. Второй я упираюсь в кровать рядом. Меня это вполне устраивает, я не сделаю ничего лишнего, все равно у меня ведь все ноет и жжется, главное, чтобы…

– А ты не позволила помочь тебе даже в такой малости, Орфо.

Его вторая ладонь вдруг отводит прядь с моих глаз и зарывается в волосы. Там же, где лежала, изображая половинку лаврового венка. Эвер всматривается в меня все еще чуть затуманенно, но неотрывно, и я сокрушительно тону, как могла бы тонуть в бирюзовом тумане. Беспокойном. Нежном. Спрашивающем о… чем? «Почему?» Да он что, не видит в упор? Впрочем, ожидаемо: я же «долбаная», как сказал бы Скорфус, принцесса. У которой, слава богам, ничего нигде не встает. Хочется рассмеяться: он правда… думал об этом? О том, что я могла, точнее, не могла делать с Клио? Я кусаю губу. Лучше промолчать. Но слова предательски вырываются:

– Все просто, Эвер. Мне не помощи от тебя хотелось. Так что знаешь, будь со мной…

…осторожнее. Но никому из нас явно не нужно сейчас это слово.

Я даже не понимаю, целует ли Эвер меня или это я сама опять накрываю его губы своими. Но стоит этому случиться, как сатирова часть моей крови – если она есть – предательски вскипает. Я нависаю над ним, перемещаю свободную ладонь на подушку, а потом и под его затылок. Ловлю рваный вздох, когда вторая моя рука, сплетенная с его, плавно ведет с ребер вверх. Огладив ключицы, забирается под рубашку, потом ложится на грудь поверх сердца. Теперь он сам сжимает ее – может, просто чтобы она не двинулась снова вниз. Намного ниже, чем была.

Если и так, поцелуй, медленный, но жадный, горячий, выдает совсем другие желания. Как и вторая рука Эвера, чуть сжавшая мне волосы, а потом скользнувшая по спине; как и вся поза: он неуловимо подается навстречу, пусть и не приподнимаясь, не слишком сокращая расстояние между нами. Мне этого недостаточно. Я сама не осознаю, как склоняюсь вплотную, как в ответ смыкаю на его волосах пальцы, а потом, высвободив их, накрываю и вторую сторону его груди. Он отзывается на эти легкие гладящие движения – все его тело даже чувствительнее, чем я думала. Он вздрагивает, когда я приникаю губами к шее под его ухом, когда спускаюсь поцелуями вдоль артерии, – а в следующий миг, совсем легко подхваченная его руками, я осознаю, что лежу на нем, прильнув всем телом. Смотрю сверху вниз. Падаю в ответный взгляд и замираю, осознав, что ладонь плавно ведет по спине, снова вверх, ложится на шею под волосами, поверх позвонков. Проклятый наряд красного народа… он отвратительно закрытый, и в нем даже не сядешь нормально, на ком-то, по крайней мере. Зато он легко задирается из-за свободного подола-мешка. Слыша слабый стук деревянных бусин и чувствуя, как прохладные пальцы движутся по моему левому бедру, я сама направляю их. Чуть выпрямляюсь, чтобы еще раз встретиться с Эвером взглядом, и улыбаюсь.

– Надеюсь, у тебя все же ничего не сломано и не треснуло.

– Надеюсь, ты не решишь это исправить, – тут же находится он, но глаза выдают другое.

«Даже если». Он… он, кажется, любуется мной. Не могу назвать это иначе, видя, как движется взгляд, чувствуя, как одна рука вдруг снова сжимает мою и тянет к губам. Точка пульса. Ладонь. Кончики пальцев. Этого я не выдерживаю, порываюсь стащить с него рубашку, но сама себя останавливаю, вспомнив, как мучительно дрогнуло его лицо в миг, когда он падал на меня, охваченный дурнотой. Жду. Просто целую его снова, опуская ладонь вдоль его живота, к поясу, за пояс. О боги… пару раз и отец, и Скорфус скотски спрашивали, не хочу ли я с моим бешеным характером родиться в следующий раз мужчиной. Нет, не хочу. Определенно не хочу иметь тело, которое вот так меня выдает, стоит красивой девушке оказаться слишком близко. Куда больше мне нравится касаться такого тела. Его. Именно его.

Он отзывается стоном сквозь поцелуй, но, снова перехватив мою руку, увлекает ее к груди. Я подчиняюсь – даже сейчас все то, что я знаю о нем с восьми лет, не дает совсем превратиться в неуправляемое подобие той змееволосой особы, у которой, кстати, тоже вроде были сатиры в родне. Я отрываюсь от губ Эвера, и мы встречаемся взглядами еще раз – бирюзовая мгла и глухая чернота. Я могу лишь гадать, что он видит в моих глазах, – надеюсь, не угрозу, тем более не какую-нибудь там дрянь про «может, все же побудешь моим рабом?». Он, кажется, хочет сказать что-то – но на его щеку падает густая темно-алая капля, и он осекается. Моя кровь. Рвано выдыхаю сквозь зубы, не успеваю поднять руку – капает еще. Не то чтобы мои увечья от всех этих объятий и прикосновений стали болеть сильнее, не то чтобы за последние минуты я почувствовала себя хуже, скорее сильно наоборот… но такое кровотечение вряд ли вдохновляет.

– Прости. – Знаю, звучит глупо. Сдавленно. Может, даже испуганно. Я тянусь стереть кровь, но только размазываю капли по его белой коже. – Что… разваливаемся оба, да?

Он снова тихо смеется, смазавшаяся кровь задевает уголок его бледного рта. И в этом зрелище тоже что-то есть, что-то, отчего я кусаю губу сильнее, тянусь навстречу…

– Нет, – шепчет он, и я снова вдруг оказываюсь в его осторожных руках, – так не пойдет.

Он плавно приподнимается и опускает меня на спину, отводит с лица волосы. Пальцы подрагивают, они, кажется, исколоты шипами, и, повернув голову вбок, я возвращаю ему недавний поцелуй, а потом снова всматриваюсь в глаза. Хочу спросить, где он поранился. Не успеваю: он целует меня в щеку, обходя потревоженную царапину, касается губами уголка губ, точно дразня и расправляясь со всеми моими лишними мыслями. Спокойно смотреть на него такого – нависающего надо мной, щекочущего кожу отросшими белыми прядями у висков – оказывается очередным невозможным испытанием. Я замираю от его ровного теплого дыхания. От прикосновений – ладони скользят по телу, одна вверх, другая вниз, гладя и сжимая. Но блаженное оцепенение уходит: в следующий миг я сама притягиваю его ближе, чуть обхватывая бедра коленями. Запускаю пальцы в волосы. Прикрываю глаза.

В этот раз он точно целует меня сам – все так же осторожно, неглубоко. Похоже, он теперь боится, как бы я не умерла под ним – раз