Комната светлая, проветренная – такая, к какой я и привыкла. Буквально на секунду мной овладевает глупая иллюзия: что все эти четыре года мы регулярно вот так приходили сюда вместе, что покои эти не стояли запертыми и не служили лишь изредка прибежищем уныния – для отца, для меня, может, и для Лина, хотя насчет него я не знаю: он быстро прекратил говорить об Эвере сам. Только болезненная гримаса, разрезавшая его красивое лицо всякий раз, как имя звучало из чужих уст, напоминало: брат не забыл, кто это такой.

Иллюзия проходит, стоит мне увидеть виолы – их лопоухие листья, густые соцветия. Эвер не дал бы им так разрастись, он аккуратно отстригал бы лишнее, хотя бы чтоб цветы не затеняли друг друга. Но пока руки явно не дошли, и у него на подоконнике настоящий виоловый лес. В котором так приятно спрятаться взглядом, прежде чем вернуться к неизбежному.

– Эвер. – Глубоко вздохнув, я опускаюсь на единственное место, где можно посидеть, – на кровать. К его покоям относится еще пара помещений, не только ванная, но и что-то вроде маленького кабинета и экседры, но он особенно не обживал их. – Эвер, я хотела бы знать, твои слова про скорый отъезд… они связаны вот с этим «я не привык» или?..

Глупо звучит, знаю. Но я правда не понимаю, как подступиться. Не заламывать же руки с яростным «Слушай, не уезжай, хотя бы пока я не сдохну!». Если я поняла правильно, он и не собирается, этого-то дождется. Так что я просто не могу собрать мысли в кучку и осознать, что меня волнует. Точнее, озвучить это… не омерзительно! Ведь самая близкая к моим чувствам реплика прямо сейчас – что-то вроде: «Не смей даже говорить об отъезде, даже если планируешь его в старости! Меня сразу начинает мутить! Ясно?» И это пугает. Может, это призрачное эхо – или закономерное возрождение – магии, которая нас когда-то связала. Хорошо бы такая… зависимость объяснялась этим, ведь мне казалось, за четыре года я хоть чуть-чуть, но одолела тоску по Эверу. Но я с собой честнее. Местами моя зависимость напоминает манию, без тени чар. А главное, она далека, максимально далека от детской версии. Взаимна ли она? Хоть немного?

Эвер опускается рядом и смотрит туда, куда собиралась смотреть я, – на виолы. Смотрит пусто, а свет из окна играет на его лице. Глубоко вздыхаю. Жду. Вот в эту минуту, чувствуя его плечо своим, я, может, и сорвалась бы, может, и выпалила бы: «Нет, Эвер, не уезжай, вообще не уезжай, я нуждалась в тебе всегда, нуждаюсь сейчас и совсем пропаду, если стану королевой!» Сжимаю зубы. Не смей. Вообще непонятно, когда это ты, дуреха, начала заглядывать так далеко? Начни с простого: если ты умрешь, тебе будет все равно на жизненные планы Эвера.

– Нет, – говорит он удивительно просто. Хотя вовсе и не удивительно: это же Эвер, он ничего не усложняет и ничего не смешивает в неудобоваримые кучи слов, мыслей, чувств. Никогда. – Нет, Орфо, это разные чувства, и не думаю, что отъезд чем-то поможет мне в…

Бессилии. Бесполезности. Это говорят его усталые глаза. Переживает, все так же. Вот бы взять его за руку. Хотя бы потрепать по плечу. Все-таки сказать то, что я не сказала в коридоре: «Эй, ты продолжаешь защищать меня, продолжаешь поддерживать, а больше всего меня поддерживает простой факт: ты делаешь это вопреки другому. Вопреки едва ли оставившему тебя желанию, чтобы я заплатила за то, как с тобой поступила. Вопреки… Монстру?»

– Тогда почему ты заговорил об этом? – Проще спросить прямо и мысленно забиться под кровать, чем нарезать возле вопроса зыбкие круги. – Почему так, при них, почему когда…

Не продолжаю. Просто шевелю пальцами. Эвер переводит взгляд на них, потом на мое лицо и чуть поджимает губы.

– Чтобы ни у кого не было иллюзий. Потому что я ненавижу вот такие подмигивания и игру бровей в свой адрес. Потому что в глазах этой троицы я как будто…

– Боги, нет! – Несложно угадать, что за продолжение читается в его глазах. И вспыхнуть: – Эвер, слушай, ну ты же видишь, они… они немного другие! У них со всем этим как-то попроще, и нет, конечно же, никто из них не воспринимает наши с тобой отношения как…

– Принадлежность, – наконец выдыхает он с омерзением, и я яростно мотаю головой.

Все-таки беру его за руку. Легко сжимаю ладонь в своей. Словно слышу: «Понимать и принимать правду о том, что всякая любовь есть в той или иной мере рабство, – большое мужество. У меня, например, его нет». У меня, похоже, стало еще больше этого мужества. Жаль, оно никому не пригодится. Зато рядом Рикус с его веселым «Учись ходить по углям, ведь этого явно желает от тебя принцесса-волшебница».

– Давай-ка начнем с простого, – понижаю голос. – Никому из них не известно твое происхождение. И не будет известно, потому что, как и… другие вещи, это далеко в прошлом. – Смотрю ему в глаза. Глубоко вздыхаю. – Они считают, что ты нобиль. И мой друг. Ну может, больше, чем друг, но никто не полагает, что ты в этом плане привязан ко мне, не можешь принимать самостоятельные решения или что ты там…

Он отвечает на пожатие. И, наклонившись ко мне, вдруг прикасается лбом ко лбу, как утром в саду. Бирюза его глаз холоднее морского бриза. От нее не спрячешься, да я и не хочу.

– Что же они будут думать, когда… если ты умрешь?

Когда… если. Не будь его взгляд таким отчаянным и усталым, я решила бы, что он сказал это с умыслом, сказал, вернувшись в день, когда очнулся в этой комнате, на этой постели – со следами когтей по всему телу и полным непониманием, чего ждать. Теперь мы поменялись местами, исцарапана я, и куда сильнее. Тоже не понимаю, что будет дальше. И вдобавок, как я уже сказала Клио… я, пожалуй, больше похожа на чудовище. Страх и вина убивают меня.

– Я буду надеяться, что причину они не узнают. – Все, что мне остается сказать. Ведь это правда. – Ни одну из причин.

Даже почти надеюсь, что он не поймет подтекста. Но глухой вздох обжигает губы, а потом Эвер, высвободив руку, вдруг легонько обхватывает мою голову уже обеими ладонями, чуть выше ушей, – так, будто возлагает на меня лавровый венок победителя. Я не двигаюсь, ни о чем не спрашиваю, просто смотрю и вслушиваюсь в это