Вот какие, оказывается, беды прятались внутри маленького ребячьего театра. А Инки ничего не знал!

— А я ничего не знал… Ты не говорила…

Полянка умудренно объяснила:

— Инки, про такое ведь не рассказывают сразу. Человек об этом узнаёт постепенно… Ну, когда живет среди других. Среди друзей…

«Да. Вот и я постепенно…» Инки не стал обижаться. Только сказал:

— Надо бы все же посмотреть на фото…

— Выберем момент и попросим у Гвидона…

Момент выпал через три дня, когда собрались у Зои, чтобы посоветоваться: снимать на видеопленку «Муху-Цокотуху» («и где для этого взять приличную камеру») или придумать что-то новое? Спорили, спорили (только Инки помалкивал) и решили, что новое лучше. Может быть, вроде «Принца и нищего» — там могли бы участвовать близнецы Славик и Ромка. Инки облегченно вздохнул: не надо больше при всех объясняться Мухе в любви (пусть она и Полянка!). Потом был перерыв, Зоя пошла ставить чайник, а Полянка поманила Инки на лестничную площадку.

Там, у окна между пролетами, стоял и смотрел во двор Гвидон. Полянка подошла, дернула за рукав и храбро (не так, как ожидал Инки) сказала:

— Гриша, послушай-ка. Инки хочет посмотреть фотографию Мелькера.

Гвидон медленно (как Егошин, когда у него болит спина) обернулся. Спросил невнятно:

— Зачем?

Лицо Гвидона было не сердитым, но… подозрительным каким-то. Глаза из-под темной косой челки смотрели неласково. Полянка, однако, не смутилась:

— Он говорит, что, кажется, встречал его в Столбах. Там, где жил раньше…

Гвидон свел брови, хотел спросить что-то еще, но вдруг рывком расстегнул джинсовку. Достал из внутреннего кармана черную записную книжку. Вынул из нее снимок размером с сигаретную пачку. Взял в ладонь.

— Вот…

— Борис… — тут же сказал Инки. Потому что это и был Борис — живой, улыбающийся, знакомый.

— Ну… да, — лицо Гвидона стало помягче. — У него такое имя. А Мелькер — это он для нас…

— Конечно, — кивнул Инки чуть виновато. — Я не знал…

Гвидон опять отвернулся к окошку, но так, словно позвал Инки встать рядом. И тот встал. Почуял спиной, что Полянка ушла в комнату. Она всегда все понимала…

— А где ты с ним виделся? — глуховато спросил Гвидон.

— На улице Торфодобытчиков. У него там была любимая скамейка. А у меня… тоже… Вот и сошлись случайно… Он там прятал в тайнике сигареты…

Инки спохватился, что выдает «курительный» секрет Бориса, но тут же горько понял: «Теперь-то не все ли равно…»

— А о чем говорили? — прежним тоном сказал Гвидон.

— Да о всяком… Про мои часы. Я сказал, что у ходиков нет гири, а он обещал привезти в следующий раз…

— Привез?

— Да… Только я про это не знал до осени. Потому что не пришел, когда договорились, ногу повредил… А потом приходил много раз, но его не было… Я ходил, ходил. Не из-за гири, а так… А осенью догадался сунуть руку в тайник. А она там…

— И часы идут… с ней?

— Еще бы… — сказал Инки.

Потом они стояли молча. Внизу за окном были замороженные клены и железные гаражи, от которых, кажется, даже здесь пахло ржавчиной.

Инки вдруг почувствовал, что рука Гвидона обняла его за плечо.

— Спасибо… — выдохнул Гвидон.

Инки не удивился и не спросил, за что спасибо. Начал водить пальцем по стеклу. Гвидон свободной рукой взял его за ободранное запястье, придержал:

— Откуда такие царапины?

— А! Воевал с Алькой. С котенком… Он ласковый, только бестолковый…

Гвидон отстранился и смотрел уже иначе, с живым таким интересом.

— Цапает когтями, да?

— Ну да! Начинаешь гладить, а он давай отбиваться, будто его съесть хотят… Это не всегда, а если дурь найдет… Начинает вот так… — Инки согнутыми пальцами, будто кошачьей лапой, помахал в воздухе, выгнул спину и пошипел. Само собой получилось.

Гвидон засмеялся. Будто уже совсем другой Гвидон:

— Инки, ты по правде котенок. Ты покажи это Зое…

— Что?

— Свои кошачьи повадки.

— Зачем?!

— Она сразу навесит на тебя новую роль.

Инки тихо взвыл:

— Какую еще роль?

— Бродячего котенка Оськи…

Оська и Беатриска

Через неделю Инки сказал бестолковому Альмиранте:

— Все из-за тебя, мочалка драная…

Это было поздно вечером, когда Инки улегся спать, а соскучившийся Алька прыгнул ему на грудь.

— Все из-за тебя… — Инки хлопнул его мизинцем по носу. Не сильно, а так, для порядка. Альмиранте отмахнулся растопыренной лапой. Тоже для порядка. И вопросительно зевнул розовым ртом. Мол, я-то при чем, если у тебя какие-то нелады?

— А вот при том… Если бы не царапался, Гвидон бы ничего не заметил. И меня бы не сделали Оськой. А теперь опять не жизнь, а мученье…

Алька зевнул снова широко и пренебрежительно: «Врешь ты про мученье. На самом-то деле рад…»

Конечно, Алька был прав (так же, как правы были Сим и Желька, которые свесились с лески вниз головой, хихикали и поддакивали котенку). Инки нравилось быть Оськой. Ну, сначала он, разумеется, увязал в стыдливости, ощущал себя замороженным, однако после первой репетиции это прошло. Инки заставил себя как бы влезть в черно-белую шкурку Альмиранте и… в нем проросли все котеночьи повадки. Он потягивался, как Алька, зевал, как Алька, урчал, как Алька, поедая кусок вареной колбасы. И замахивался «когтями», когда колбасу хотели отобрать. И совершенно по-кошачьи гонял из угла в угол шарик из скомканной газеты…

Ребята и Зоя покатывались от смеха. И звонче всех смеялась Полянка…

Пьеса была написана давно. Года два назад Зоя прочитала книжку Сетона-Томпсона «Животные-герои», там была повесть «Трущобная кошка». Зое показалось, что можно сделать из этой истории забавный мюзикл, и она стала «клепать» сценарий. Там от повести почти ничего не осталось. Зато появились всякие персонажи, которых не было у Сетона-Томпсона. Например, всегда голодный, но неунывающий Оська.

Сценарий так понравился Борису, что он тут же сочинил стихи для песенок. Но поставить пьесу не сумели. Как-то «не пошло». Не оказалось ребят, которые умели бы почувствовать себя кошками. Вместо этого устроили для себя и для окрестных мальчишек турнир лучников «имени Робин Гуда», а тетрадка с пьесой легла на дальнюю полку… А теперь вот снова появилась на свет.

Инки сразу понял, что он обречен. От «штурманят» ему деваться было некуда, а подвести друзей — немыслимо…

После разговора с Гвидоном Инки стал в этой компании совсем своим.