— Тогда прошу… — Он остановился у одной из камер и ловким движением выудил новый ключ прямо из воздуха. — Вы не забыли, к кому на самом деле шли?..

…Когда это было? Больше года назад. «Исполни одно поручение, — сказала принцесса оборотню, который потратил несколько лет жизни на подготовку её убийства. — И тогда я, так и быть, забуду о необычных обстоятельствах нашего знакомства». Ей не раз приходилось смотреть в глаза, полные ненависти, зависти, подобострастия и страха, но в его взгляде в тот момент появилось нечто совершенно иное. Ризель не знала, как называется это чувство, она лишь подумала со странной отрешенностью: «Этот смог бы меня убить». А он смотрел и улыбался.

«Слушаю и повинуюсь, Ваше Высочество!»

Зачем она сейчас пришла к нему? Уж не просить прощения, это точно. Поблагодарить? Возможно, но маловероятно.

Зачем?..

— Я брежу… — Чтобы разобрать тихий шепот, ей пришлось наклониться к его лицу, но самого лица Ризель не увидела — глаза застил туман. — Тебя здесь… не может быть…

— Нет. — Она осторожно сжала его запястье, стараясь не касаться изувеченных пальцев, а другой рукой коснулась горячего лба, покрытого коркой запекшейся крови. — Я на самом деле здесь.

Он был похож на лист, что дрожит на осеннем ветру и вот-вот оборвется с ветки. Измученный, израненный… Левый глаз заплыл — да есть ли он вообще? — правый еле-еле открывается, потому что веко склеила подсохшая кровь; нос сломан, губы разбиты — и это лишь то, что невозможно не заметить. Даже если свершится чудо и Аматейн помилует пересмешника, поняла Ризель, ему придется доживать свои дни с одним и тем же лицом, способным вызывать лишь отвращение и жалость. Принцесса вспомнила инструменты, которые Аматейн любил перебирать, когда на него находила задумчивость, и содрогнулась: своей безумной просьбой она подарила оборотню год жизни — а жизнь уж точно не полагалась ему за попытку убийства! — и несколько дней адских мук.

И теперь он глядит так, словно вдруг увидел перед собой саму Заступницу…

— Я всё… сделал… верно?

— Более чем, — сказала Ризель, ощущая комок в горле. — Почему ты так поступил? Остался с Крейном, зная, что его дорога рано или поздно приведет сюда… Так почему же ты вернулся, когда я тебе этого не приказывала?

— Думал… об этом… всё время… — Он со свистом втянул воздух и хрипло закашлялся. — Понял только сейчас… Ради вас, принцесса… чтобы вам не было здесь… так одиноко…

…Так зачем она сюда пришла? Ризель зажмурилась, зажала рот ладонью, чтобы не разрыдаться в полный голос. Её жизнь, её власть произрастали из Дара Цапли: если любое твое слово — приказ, то как можно глядеть в глаза тем, кто рядом, и верить в искренность их преданности и дружбы? Все они лгут, все боятся, потому что знают: стоит ей захотеть — и короткое слово «Умри!» убьет вернее, чем ядовитый кинжал убийцы или тяжелый топор палача. И пусть одним словом не остановить многих, никому не хочется быть тем единственным, кому не повезет.

Она хотела другого — других слов, другой власти. Можно было всё время молчать, но тогда сила накапливалась, и уже любая фраза могла превратиться в приказ даже против воли Белой Цапли. Можно было приручать слова, записывая их на бумаге, но и это не могло обуздать её дар.

А тот единственный, кто решил помочь ей без приказа, скоро умрет…

— Благодарю тебя! — Ризель наклонилась и поцеловала раненого; кровь на губах была не соленой, а горькой. Она глубоко вздохнула и попыталась собрать всю свою ненавистную силу, чтобы вложить в одно слово. — Я обязательно придумаю что-нибудь и вытащу тебя отсюда… Ты только живи!

И лишь теперь наблюдавшая за принцессой Фаби поняла, что всё это вовсе не сон, а явь. Её душу вышвырнуло прочь из тюремного подземелья, проволокло по пещерам, где дремали безымянные твари, и с размаху бросило обратно в собственное тело, которое кубарем скатилось с кресла. Лежа на полу, будто сломанная кукла, она пыталась понять, что произошло — и не могла.

За окном занималась заря…

* * *

Светловолосый юноша довольно приятной наружности, одетый роскошно и со вкусом — щегольские сапоги с острыми носами, черный с серебром камзол; искусно завязанный шейный платок прячет то, что должен прятать, и платок этот вовсе не изумрудно-зеленого цвета. Неулыбчивое загорелое лицо словно говорит о том, что этот молодой человек куда больше времени проводит на свежем морском воздухе, чем в тиши кабинета или посреди райских кущ…

Из зеркала на Кузнечика смотрел чужак.

Незнакомец не был маленьким принцем Амари — изнеженным существом с голосом соловья, обитающим в Садах Иллюзий и не имеющим понятия о другой стороне жизни, — но и на бывшего юнгу «Невесты ветра» тоже ничуть не походил. Кузнечик с трудом подавил желание сорвать шейный платок, чтобы убедиться, что его шрам остался на прежнем месте. Этим утром в глазах слуг был страх, как будто им пришлось не помогать молодому господину принимать ванну, а обмывать покойника, и Амари-Кузнечик действительно почувствовал себя живым мертвецом.

Даже когда распахнулась дверь и в комнату золотым вихрем ворвалась императрица Алиенора, он лишь на мгновение позволил себе забыть обо всем. Мать сбивчиво шептала, как она горевала все эти годы, как винила себя в смерти любимого сына, как отстранилась от жизни Яшмового дворца единственным способом, который был ей доступен; Амари слушал, и смятение его росло.

Какая из двух прошлых жизней была иллюзией?

Если первая — то вскоре внезапное счастье императрицы закончится, потому что маленькому принцу придется вновь исчезнуть, уступив место… кому? Он перестал быть юнгой, но и в кого-то другого не превратился, а ведь это так больно — меняться, сбрасывая старую кожу, не имея понятия, что за лицо увидишь в зеркале после всех своих мучений.

Но если именно последние три года были всего лишь затянувшимся кошмаром, а не явью, то…

— Мой маленький, счастье моё! — длинные изящные пальцы пробежались по его горлу, задержавшись на уродливом шраме, и голос императрицы дрогнул. — Этот мерзавец поплатится за то, что сотворил с тобой! Он будет страдать, я обещаю!

Амари понял, что под «мерзавцем» подразумевался Кристобаль Крейн, и взглянул в глаза матери, попытавшись беззвучно сказать ей: «Не надо». Чтобы всё объяснить, пришлось бы говорить без остановки несколько часов, а то и весь день; сейчас он не был готов к такому подвигу.

Алиенора, конечно же, ничего не поняла…

Их свидание завершилось так же неожиданно, как и началось — золотой вихрь улетел, взяв с него обещание, что этот вечер они проведут вместе и всё друг другу расскажут. Амари, растерянный и немного злой, позволил слугам привести себя в порядок — старые привычки возвращались быстро, — и теперь стоял перед зеркалом в одиночестве, пытаясь понять, что следует делать дальше.

— Ты изменился, — проговорил знакомый голос, и Амари увидел отражение Ризель рядом с собственным отражением. Она была не в белом платье, как накануне, а в зеленом — только это, к счастью, оказался цвет мха, а не изумрудной молодой листвы. — Ты стал таким… серьезным. Взрослым. Совсем… другим.