Панкратов почувствовал, как лоб обильно оросила холодная испарина. «Дронов», – одними губами прошептал он. Он только хотел произнести фамилию вслух, но услышал, как Филин выдохнул хрипло:

– Человек Дождя. Играющий Джокер.

– Что? – переспросил Панкратов, поворачивая голову к Филину. Глаза у того, казалось, запали так глубоко, словно их не стало вовсе. Втянувшиеся щеки, заострившийся нос – все это сделало Филина похожим на… – Вам плохо?

– «Черный человек на кровать мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь»[21], – тихо, будто в бреду, прошептал Филин. – Стоит мне только закрыть глаза, как перед взором – пламя… Но огонь не согревающий, нет… Такое пламя готово сожрать.

.

Панкратов вынул из бара-холодильника бутылку ледяной минералки, плеснул в хрустальный стакан, подал Филину:

– Выпейте.

Тот отхлебнул глоток, произнес:

– Он должен быть убит.

– Да, босс.

– Сколько у тебя людей?

– На заводе – тридцать четыре. Еще двадцать – в аэропорту и по дороге.

– Всех сюда. Всех!

– Есть.

– Ты расставил «сеточку»? Мы можем его обнаружить немедленно?

– Расставил. Только без пользы: господин Васильев предпринял усиление мер безопасности объекта. У него базовый генератор новейшей модификации, наши погремушки против его – пустышки.

– Почему ты не сказал этого раньше? В таком случае он может контролировать нашу связь. Переговоры, компьютер.

– Нет. Система просигнализировала бы о контроле. Да и побоится: в ФАПСИ сменилось начальство, а свои погоны на плечах дороже чужого кресла. Против нашего папируса он попер бы только по письменному приказу. А отдать такой приказ, не рискуя потерять погоны, папаху и кресло, никто не решится.

– Складно излагаешь. Почему Васильев опустил «завесу»?

– Не в связи с нашими играми: бомбардировка Ирака. Предписание. А предписание Васильев не нарушит.

– Школа Лаврентия.

– Она самая. Васильев начинал в Ленинградском училище МГБ. В пятидесятом году.

– Значит, только визуальный контроль.

– Да.

– Мы можем осветить территорию?

– Нет необходимости. Проще заблокировать ее с помощью снайперов.

– Делай.

– Есть. Вот только одно… – Панкратов замялся. – Если Дронов забьется в какую-нибудь дыру, в щель, никаких гарантий, что мы разыщем его до прилета гостей. Территория велика.

– Собаки. Пусти собак.

Панкратов пожал плечами:

– Он опытный человек.

– Кого он, по-твоему, представляет?

– Конкурентов. Или – они продолжают играть его втемную.

– Цель? Сорвать сделку?

– Да.

– Значит, это он запустил «дурочку» среди журналистов и политфункционеров. Умно.

– Привлечь внимание к заводу… – Лоб Панкратова усыпали бисеринки пота. – Он готовит акцию!

– Какую?

– Любую громкую!

– Сам? Один?

– Если бы он работал от любой из контор, все не было бы так топорно. И у ФСБ, и у ФАПСИ, и у ГРУ – масса возможностей напакостить нам массированно и заранее. Всем, включая нашего олигарха.

– Согласен. Значит, дурак-одиночка. Джокер. Человек Дождя. – Филин застыл, размышляя. – Акцию, говоришь? Взрыв? Поджог?

– Скорее всего.

– У него могут быть плаксид, тетрил, что-то в этом роде?

– Если бегает один – вряд ли.

– А если не один?..

Панкратов молчал, напряженно глядя в ведомую ему точку на столе.

– Зачем ему это надо? – медленно выговорил Филин.

Панкратов пожал плечами:

– Неизвестно. Хотя… Возможно… Возможно, он решил, что решение о ликвидации Крузенштерна принимали мы. Вы и я.

– Дронов нас знать не может!

– Ему погли помочь «информацией».

– Та-а-ак.

– В таком случае его цель – срыв сделки. Скорее всего Крузенштерна убрали именно потому, что он хотел ей помешать. Кто-то готовил ее не менее тщательно, чем вы.

– Кто? СИНТА-банк? Сам «Континенталь»? Шекало?

– Выяснить это достоверно не удалось.

– Хм… Билли Кейтс вполне разумный человек, чтобы не складывать все яйца в одну корзину. Но в данном случае – яичко одно. И не простое, а золотое! Разобьешь, другого не будет! Ряба – не птицефабрика, производит исключительно штучный товар! Даже если это действительно конкуренты, они не могут не понимать: любая громкая акция похоронит саму возможность сделки! Или – не похоронит? Отложит во времени? Ладно, Ильич, к дьяволу рассуждения, напряги чутье! Что выходит?

– Одиночка.

– Да. Служебный пес империи. – Филин оскалился. – Он продолжает функционировать один в заданном режиме, даже когда империя исчезла!

– «Исчезла»?

– Не играйся словами! Мы же не можем поменяться с ним местами! Для нас – и для тебя, и для меня – есть теперь только один способ выжить! Ты понимаешь это?

– Однозначно.

– Вот и славно. Было бы скверно, если бы ты страдал скрытым комплексом самоубийцы.

– У Дронова его тоже нет. Он пришел убить нас.

Филин сцепил зубы. Произнес:

– Снайперов. Автоматчиков. Всех. Убей его!

– Есть.

– Сделать это нужно быстро и тихо. Пусть валят любых подозрительных. От орлов Серебрякова как-нибудь отбояримся.

– Я понял.

Панкратов опустился в кресло, надел наушники, настроил аппаратуру, приготовившись отдавать команды.

– Такие дела, Ильич, – продолжил Филин, подавив тяжелый вздох. – Предчувствия меня редко подводили. Вернее, не подводили никогда. – Он помолчал, снова разлепил губы, произнес: – В этой ночи останется кто-то один… Навсегда. Или – Человек Дождя, или я. Третьего не дано.

«Забирай свое и беги-беги-беги, уноси свои ноги-ноги-ноги…» Бодрая песенка. Так сказать, в духе времени и момента. Я запрыгнул в джип, рывком захлопнул дверцу и рванул вперед, к темнеющей впереди громаде корпуса цеха номер семь, больше похожего на ангар. Сзади, почти вплотную к нему, примыкает внутренняя железнодорожная ветка; ага, очень удобно и бензина несколько цистерн пригнать, и расфасовать по бочкам, и толкануть втихарика, минуя всех городских «пап», «мам» и прочих отцов-основателей, да и спиртягу перекачать в те же бочки и отправить по местам розлива, невзирая на борьбу с позорным явлением полуподпольного производства ханки и потребления ее же. Не-е-ет, население у нас предприимчивое и кормится само, как олени в чукотской тундре. Но не все.