Ему не приходилось попрошайничать. Мелкин, Смилодон и Руфь давали ему деньги не столько потому, что он имел на это право, сколько с целью избавиться от его зловонной особы (зная это, он являлся туда в самом непотребном виде и часто в сопровождении Фреда Сэвиджа), но много ли нужно пьянице? Немудреная жратва, кое-когда ночевка (он боялся замерзнуть до смерти под забором, как случилось не с одним его приятелем) и джин. Оберон никогда не опускался до мерзкого вина, таковы были его принципы. Он противился окончательному падению, даже если отделяло его от этого только прозрачное пламя джина, где временами, как саламандра, являлась Сильвия.

Верхнее колено (Оберон сидел, положив ногу на ногу) начало мерзнуть. Он не знал, почему холод в первую очередь добрался именно до колена: ни пальцы на ногах, ни нос его еще не почувствовали.

— Автобус. — Оберон поменял ноги и сказал: — Я могу купить билеты. Поедешь? — спросил он Сильвию.

— Конечно, поеду, — отозвалась Сильвия.

— Конечно, поеду, — отозвался Фред.

— Я обращался не к тебе, — сказал Оберон.

Фред бережно обнял Оберона за плечо. Какие бы призраки ни мучили его друга, он неизменно проявлял такт и доброту.

— Конечно, поедет, — произнес он, приоткрывая свои желтые глаза, чтобы смерить Оберона обычным своим взглядом — хищным или, наоборот, сочувственным, тот никак не мог понять. И добавил с улыбкой: — И самое лучшее то, что ей не понадобится билет.

Дверь в никуда

Из всех потерь и провалов его притуплённой пьянством памяти Оберона больше всего мучило впоследствии, что он не может вспомнить, поехал во Флориду или нет. Искусство Памяти показывало ему несколько растрепанных пальм, два-три здания из оштукатуренного кирпича или бетонных блоков, выкрашенных в розовый или бирюзовый цвет, запах эвкалиптов. Но если эти воспоминания ничем не подкреплялись, то, несмотря на свою видимую неколебимость, они вполне могли оказаться плодом воображения или застрявшей в памяти картинкой. Не менее отчетливо вспоминался ему Старина Ястреб на широких, как ветер, проспектах. Он сидел на перчатках привратников в прилегающих к Парку домах, распушив заиндевевший воротник из перьев и навострив когти, чтобы вцепиться в чьи-нибудь внутренности. Но как-то он не замерз до смерти, и конечно же, по идее, зима на городских улицах должна была скорее врезаться в память, чем пальмы и жалюзи. Но ладно, он не особо вдумывался. По-настоящему его интересовало лишь одно: те острова, где путешественнику подмигивали красные неоновые вывески (они всегда были красные, как он узнал), и бесконечные ряды фляжек с прозрачным, как вода, содержимым, которые, подобно коробке с сухим завтраком, иной раз таили в себе приз. Ясно вспоминалось ему только одно: как в конце зимы призов больше не осталось. Его пьянство было пустым. В стакане сохранился только осадок — и Оберон пил его.

Почему он оказался в недрах старого Вокзала? Вернулся поездом из Солнечного штата? Или забрел случайно? В предутренний час, на месте одного предмета видя три, во влажных штанинах, которые недавно обмочил, он по уклонам и катакомбам направлялся целеустремленным шагом в никуда (не столь решительная поступь непременно привела бы к падению; процесс ходьбы — штука куда более сложная, чем считают некоторые). Фальшивая монахиня в грязном плате и с настороженными глазами (Оберон давно понял, что это был мужчина) потрясла перед ним чашей для подаяния — скорее иронично, чем с надеждой. Оберон не остановился. На никогда не умолкавшем Вокзале царила относительная тишина; немногие путешественники и подзаборники обходили Оберона стороной, хотя он и приглядывался-то к ним лишь затем, чтобы собрать каждого воедино: когда люди ходят по три экземпляра каждый, это многовато. Одно из преимуществ выпивки состоит в том, что она сводит жизнь к самым простым действиям, которые поглощают все внимание: видеть, ходить, точно подносить бутылку к ротовому отверстию. Словно тебе вновь стало два года. Мысли только самые простые. И воображаемый друг и собеседник. Оберон остановился, набредя на более или менее прочную стену; он отдыхал и думал: подзаборник.

Простая мысль. Одна простая отдельная мысль, и остаток жизни и времени — невыразительная серая равнина, простирающаяся бесконечно во всех направлениях; сознание — огромный шар, наполненный грязным пухом, где теплится под спудом лишь один огонек этой мысли.

— Что? — спросил Оберон, отделяясь от стены, но никто к нему не обращался. Оглядевшись, он обнаружил, что находится под сводом в месте встречи четырех коридоров. Он стоял в углу. Внизу, где ребра сводов примыкали друг к другу, виднелась, как будто, щель между соседними кирпичами (на самом деле ее не было). Казалось, туда можно заглянуть…

— Эй? — шепнул Оберон во тьму. — Эй?

Ничего.

— Эй. — На этот раз громче.

— Тише, — сказала она.

— Что?

— Говори тихо, — сказала Сильвия. — Не оборачивайся пока.

— Эй. Эй.

— Привет. Правда, здорово?

— Сильвия, — шепнул он.

— Как будто ты совсем рядом.

— Да, — сказал он, — да, — свистящим шепотом. Он стал втискивать свое сознание в темноту. На мгновение оно сложилось, потом опять расправилось. — Что?

— Ладно, — проговорила она приглушенным голосом и, немного помолчав, добавила: — Думаю, мне пора.

— Нет. Нет, прошу. Прошу, не уходи. Почему?

— Видишь ли, я потеряла работу.

— Работу?

— На пароме. Старик замечательный. Очень милый. Но ску-ука. День напролет туда-сюда. — Он почувствовал, что она немного отстранилась. — Так что мне, наверное, пора. Судьба зовет. — В ее словах звучала самоирония. Сильвия старалась обратить их в шутку, чтобы его позабавить.

— Почему?

— Шепчи, — шепнула Сильвия.

— Почему ты хочешь так со мной поступить?

— Как, бэби?

— Почему бы тебе, черт возьми, не уйти? Почему ты не уйдешь и не оставишь меня в покое? Иди иди иди. — Оберон умолк и прислушался. Тишина и пустота. Глубокий ужас нахлынул на него. — Сильвия? Ты слышишь меня?

— Да.

— Куда? Куда ты идешь?

— Дальше.

— Куда дальше?

— Сюда.

Чтобы устоять, он ухватился за холодные кирпичи. Его колени ходили ходуном.

— Сюда?

Чем дальше продвигаешься, тем больше становится.

— Черт возьми. Черт возьми, Сильвия.

— Здесь очень чудно, — сказала Сильвия. — Я ожидала совсем другого. Но я многое узнала. Наверное, я привыкну. — Она сделала паузу, и темноту наполнило молчание. — Но тебя мне не хватает.

— О боже.

— Так я пойду. — Шепот Сильвии звучал теперь слабее.

— Нет, — произнес Оберон. — Нет нет нет.

— Но ты только что сказал…